К классике российской женской поэзии: Ахматова, Цветаева, — необходимо добавить Наталью Крандиевскую. Она родилась чуть раньше них — 120 лет назад .
Наталья Крандиевская родилась 21 января (естественно, старого стиля) 1888 года в Москве. Ее отец Василий Афанасьевич Крандиевский был издателем, публицистом и библиофилом. Дом был по-московски широк: народники, марксисты, либералы

Первая ее книга, «Стихотворения», вышла в 1913-м.

…Фотографии начала 1910-х. Молодая, очень красивая москвичка с печальным, чуть нервным лицом. Муж — адвокат Федор Волькенштейн, приятель Александра Керенского. (В.И. Ульянов, еще не Ленин, одно время подвизался у Волькенштейна в качестве помощника присяжного поверенного.) Порядочный и чужой человек, за которого красавицу Наталью выдали чуть ли не с гимназической скамьи. Родился сын, будущий известный физик. Развод неизбежен, и в 1914 году знакомство с Алексеем Толстым ставит точку на этом браке.

Она выходит замуж за молодого прозаика Алексея Толстого, и занятия литературой отходят на второй план. В печати выходят только три её тоненькие книжечки, последняя из которых появляется уже в эмиграции в Берлине в 1922 г.
Летом 1923 года Толстые вернулись в Петроград. Для тех, кто выжил в Советской России, Наталья Крандиевская-Толстая была в те годы женой своего мужа, барынькой из Детского Села. А ей не нравится суета, не нравится Ягода, дружбу с которым водит муж…

Алексей Толстой мог удовлетворенно заметить за чаем, что обставил самого Льва Толстого: тот из двух женщин (Софьи Андреевны и ее сестры Татьяны) слепил одну Наташу Ростову, а А.Н. из одной Натальи Васильевны — двух: Катю и Дашу из «Хождения по мукам». Даже трех, если считать голубоволосую Мальвину из «Золотого ключика». Но деревянный человечек Буратино уже задумал побег. В 1935-м Толстой оставил семью.

…Вскоре вернулись стихи. Высшую силу ее голос набрал в блокадном Ленинграде.

Блокадный город в осадной книге Крандиевской не имеет ни аналогов, ни соответствий. Свободная от директив соцзаказа, она пишет о том, что не укладывается ни в какие рамки предшествующей поэзии.

НА УЛИЦЕ
(1941-1942гг)

1

Иду в темноте вдоль воронок.
Прожекторы щупают небо.
Прохожие. Плачет ребёнок
И просит у матери хлеба.
… А мать надорвалась от ноши
… И вязнет в сугробах и ямах.
…«Не плачь, потерпи, мой хороший» -
… И что-то бормочет о граммах.
Их лиц я во мраке не вижу,
Подслушала горе вслепую.
Но к сердцу придвинулась ближе
Осада, в которой живу я.

II

На салазках кокон пряменький
Спеленав, везёт
Мать заплаканная в валенках,
А метель метёт.
Старушонка лезет в очередь,
Охает, крестясь:
… «У моей, вот тоже, дочери
… Схоронён вчерась.
… Бог прибрал, и слава Господу,
… Легше им и нам.
… Я сама-то скоро с ног спаду,
… С этих со ста грамм».
Труден путь, далёк до кладбища.
Как с могилой быть?
Довести сама смогла б ещё,
Сможет ли зарыть?
А не сможет, сложат в братскую,
Сложат, как дрова,
В трудовую, ленинградскую,
Закопав едва.
И спешат по снегу валенки, -
Стало уж темнеть.
Схоронить трудней, мой маленький,
Легче – умереть

.
Во время войны ей неоднократно предоставлялась возможность покинуть блокадный Ленинград, она отказывалась и оставалась свидетельницей этого страшного времени. Сегодня в семейном архиве её сына Дмитрия Алексеевича Толстого хранится её мобилизационное предписание бойца трудового фронта и документы на две награды: медали «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

IV

Обледенелая дорожка
По середине мостовой.
Свернёшь в сторонку
Хоть немножко, -
В сугробы ухнешь головой.
Туда, где в снеговых подушках
Зимует пленником пурги
Троллейбус, пёстрый, как игрушка,
Как домик бабушки Яги.
В серебряном обледененьи
Его стекло и стенок дуб.
Ничком на кожаном сиденьи
Лежит давно замёрзший труп.
А рядом, волоча салазки,
Заехав в этакую даль,
Прохожий косится с опаской
На быта мрачную деталь.

V

За спиной свистит шрапнель.
Каждый кончик нерва взвинчен.
Бабий голос сквозь метель:
«А у Льва Толстого нынче
Выдавали мервишель!».
Мервишель? У Льва Толстого?
Снится что ли, это бред?
Заметает вьюга след.
Ни фонарика живого,
Ни звезды на небе нет.
***
А беженцы на самолетах

Взлетают в небо, как грачи.

Актеры в тысячных енотах,

Лауреаты и врачи.

Директор фабрики ударной,

Зав. треста, мудрый плановик,

Орденоносец легендарный

И просто мелкий большевик.

Все, как один, стремятся

в небо,

В уют заоблачных кают.

Из Вологды писали: — Хлеба,

Представьте, куры не клюют!

Писатель чемодан каракуль

В багаж заботливо сдает.

А на жене такой каракуль,

Что прокормить их может

с год.

Летят. Куда? В какие дали?

И остановятся на чем?

Из Куйбышева нам писали —

Жизнь бьет по-прежнему ключом.

Ну, что ж, товарищи, летите!

А град Петра и в этот раз,

Хотите ль вы, иль не хотите,

Он обойдется и без вас!

Лишь промотавшиеся тресты

В забитых наглухо домах

Грустят о завах, как невесты

О вероломных женихах.

1941
***

Смерти злой бубенец
Зазвенел у двери.
Неужели конец?
Не хочу. Не верю.
Сложат, пятки вперёд,
К санкам привяжут.
«Всем придёт свой черёд», -
Прохожие скажут.
Не легко проволочь
По льду, по ухабам.
Рыть совсем уж не в мочь
От голода слабым.
Отдохни, мой сынок,
Сядь на холмик с лопатой.
Съешь мой смертный паёк,
За два дня вперёд взятый.
Февраль 1942

***

Майский жук прямо в книгу
с разлёта упал
На страницу раскрытую –
Домби и Сын.
Пожужжал
И по-мёртвому лапки поджал.
О каком одиночестве Диккенс писал?
Человек никогда не бывает один.
1942?

Летом 1943 года боец Н. Крандиевская-Толстая была вывезена в Москву. Она была принята в Союз писателей.
Осенью 1946 года была подготовлена к выпуску её книга, но по распоряжению Жданова набор её был уничтожен. Посмертный сборник её произведений появился только в 1985 году.

Недоброй славы не бегу.
Пускай порочит тот, кто хочет,
И смерть на невском берегу
Напрасно карты мне пророчат.
Я не покину город мой,
Венчанный трауром и славой.
Здесь каждый камень мостовой
Свидетель жизни величавой.
Здесь каждый памятник воспет
Стихом пророческим поэта.
Здесь Пушкина и Фальконета
Вдвойне бессмертен силуэт.