Былому конец! Электронный век!
Век плазмы и атомных вездеходов!
Давно, нефтяных устрашась разводов,
Русалки уплыли из шумных рек.

Зачем теперь мифы и чудеса?!
Кругом телевизоры, пылесосы.
И вот домовые, лишившись спроса,
По слухам, ушли из домов в леса.

А город строился, обновлялся:
Все печи - долой и старье - долой!
И вот наконец у трубы остался
Последний в городе домовой.

Средь старых ящиков и картонок,
Кудлатый, с бородкою на плече,
Сидел он, кроха, на кирпиче
И плакал тихонечко, как котенок.

Потом прощально провел черту,
Медленно встал и полез на крышу.
Уселся верхом на коньке, повыше,
И с грустью уставился в темноту.

Вздохнул обиженно и сердито
И тут увидел мое окно,
Которое было освещено,
А форточка настежь была открыта.

Пускай всего ему не суметь,
Но в кое-каких он силен науках.
И в форточку комнатную влететь
Ему это - плевая, в общем, штука!

И вот, умостясь на моем столе,
Спросил он, сквозь космы тараща глазки:
- Ты веришь, поэт, в чудеса и сказки?
- Еще бы! На то я и на земле!

- Ну то-то, спасибо хоть есть поэты.
А то ведь и слова не услыхать.
Грохочут моторы, ревут ракеты,
Того и гляди, что от техники этой
И сам, как машина, начнешь рычать!

Не жизнь, а бездомная ерунда:
Ни поволшебничать, ни приютиться,
С горя даже нельзя удавиться,
Мы же - бессмертные. Вот беда!

- Простите, - сказал я, - чем так вот маяться,
Нельзя ли на отдых? Ведь вы уж дед!
- Э, милый! Кто с этим сейчас считается?!
У нас на пенсию полагается
Не раньше, чем после трех тысяч лет.

Где вечно сидел домовой? В тепле.
А тут вот изволь наниматься лешим,
Чтоб выть, словно филин, в пустом дупле
Да ведьм непотребностью всякой тешить.

То мокни всю ночь на сучке в грозу,
То прыгай в мороз под еловой шапкой.
- И, крякнув, он бурой мохнатой лапкой
Сурово смахнул со щеки слезу.

- Ведь я бы сгодился еще... Гляди.
А жить хоть за шкафом могу, хоть в валенке.
- И был он такой огорченно-маленький,
Что просто душа занялась в груди.

- Да, да! - закричал я. - Я вас прошу!
И будьте хранителем ярких красок.
Да я же без вас ни волшебных сказок,
Ни песен душевных не напишу!

Он важно сказал, просияв: - Идет! -
Затем, бородою взмахнув, как шарфом,
Взлетел и исчез, растворясь, за шкафом,
И все! И теперь у меня живет!

Май. Беспокойство. Звёзд толчея...
Луна скользит по плотине...
А рядом на бревнышке друг мой и я
И наша "Беда" посредине.

Носила "Беда" золотой пучок,
Имела шарфик нарядный,
Вздернутый носик и язычок,
Хитрый и беспощадный.

Она улыбнулась мне. Я просиял,
Пригнул её облачко вишни.
Друг мой нахмурился, встал и сказал:
– Я, кажется, третий лишний.

Но девушка вспыхнула: – Нет, постой!
Сам не решай задачи.
Да, может, я сердцем как раз с тобой.
Ишь ты, какой горячий!

Снова сидим. От ствола до ствола
Тени легли несмело...
Девушка с ветки цветок сорвала
И другу в петличку вдела.

Тот, улыбнувшись, губами взял
Белый бутончик вишни.
Довольно! Я кашлянул, хмуро встал.
– Пожалуй, я третий лишний!

Она рассмеялась: – Вскипел, чудак!
Даже мороз по коже.
А может, я это нарочно так
И ты мне в сто раз дороже?!

Поймите, братцы: гремит река,
Кипят жасмин, облепиха,
Метет сиреневая пурга...
В природе и в сердце моём пока
Просто неразбериха!

А вот перестанет весна бурлить,
И будет мне звёзды слышно,
Они помогут душе решить,
Кто лишний, а кто не лишний!

И дни летели, как горький дым.
Ночи – одна бессонница.
Она всё шутит, а мы молчим
И всё не знаем, с другом моим,
Дружит нам или поссориться.

Но вот отшумела в садах весна.
Хватит. Конец недугам!
Третьим лишним была – она!..
Так мы решили с другом.

Когда шофер откинет верх,
Я вдруг предстану вашим взорам
В автомобиле "дюзенберг"
С новейшим гоночным мотором.

Вас не обманывает взор:
В открытом белом лимузине -
Ваш давний нищий ухажер,
Тот неудачник и разиня.

В недальновидности себя
Теперь корите, чуть не плача;
Стеклом и никелем слепя,
Промчалась мимо вас удача

В тот лучезарный райский сад,
В те упоительные сферы,
Где разложенья сладкий яд
Надменно пьют миллионеры.

Шофер-мулат, мой верный Майк,
Придурковат, но симпатичен;
Мы оба курим "Лаки Страйк",
Поскольку я демократичен.

Я вновь задам ему вопрос:
"Ты знал ли чувство, дурачина?"
И скажет он: "Все бабы, босс,
Не стоят доброй стопки джина".


http://lit.lib.ru/d/dobrynin_a_w/text_0060.shtml

Т_Е_А_Т_Р_А_Л_К_А (О_странностях_любви) все записи автора Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
А ты придешь совсем внезапно.
А ты придешь, когда темно,
Когда в стекло ударит вьюга,
Когда припомнишь, как давно
Не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
Не полюбившейся когда-то,
Что переждать не сможешь ты
Трех человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
Трамвай, метро, не знаю что там.
И вьюга заметет пути
На дальних подступах к воротам...
А в доме будет грусть и тишь,
Хрип счетчика и шорох книжки,
Когда ты в двери постучишь,
Взбежав наверх без передышки.
За это можно все отдать,
и до того я в это верю,
Что трудно мне тебя не ждать,
Весь день не отходя от двери.

Был следователь тонкий меломан.

По-своему он к душам подбирался.

Он кости лишь по крайности ломал,

обычно же —

допрашивал под Брамса.

Когда в его модерный кабинет

втолкнули их,

то без вопросов грубых

он предложил "Дайкири" и конфет,

а сам включил, как бы случайно, "Грюндиг".

И задышал проснувшийся прелюд,

чистейший, как ребенок светлоглазый,

нашедший неожиданный приют

в батистовской тюрьме под Санта-Кларой.

Их было двое.

Мальчик лет семнадцати...

Он быстро верить перестал Христу

и деру дал из мирной семинарии,

предпочитая револьвер —

кресту.

Стоял он,

глядя мрачно, непреклонно,

с презрительно надменным холодком,

и лоб его высокий

непокорно

грозил колючим рыжим хохолком.

И девочка...

И тоже — лет семнадцати.

Она —

из мира благочинных бонн,

из мира нудных лекций по семантике

бежала в мир гектографов и бомб.

И отчужденно

в платье белом-белом

она стояла перед подлецом,

и черный дым волос парил над бледным,

голубовато-фресковым лицом.

Казались эти двое

отрешенными,

Хоть на костре готовыми

сгореть,

Казались эти двое огражденными

от музыки,

пронзительной, как смерть.

Но следователь ждал.

Он знал, что музыка,

пуская в ход все волшебство свое,

находит в душах щель —

пусть даже узкую!

и властно проникает сквозь нее.

А там она как полная владычица.

Она в себе приносит целый мир.

Плодами этот мир в ладони тычется,

листвой шумит

и птицами гремит.

В нем отливают лунным плечи,

шеи,

в нем пароходов огоньки горят.

Он —

как самою жизнью искушенье.

И люди жить хотят.

И... говорят.

И вдруг заметил следователь:

юноша

на девушку по-странному взглянул,

как будто что-то понял он,

задумавшись,

под музыку,

под плеск ее и гул.

Зашевелил губами он, забывшийся.

Сдаваясь, вздрогнул хохолок на лбу.

А следователь был готов записывать —

и вдруг услышал тихое:

«Люблю...»

И девушка,

подняв глаза огромные,

как будто не в тюрьме,

а на лугу,

где пальмы,

травы

и цветы багровые,

приблизившись, ответила:

«Люблю...»

Была мораль подпольная

строга.

Опасность жить учила в аскетизме.

И эти

потаенные слова

они произнесли

впервые

в жизни.

Им Брамс помог!

Им —

а не их врагам!

И следователь,

в ярости на Брамса,

бил юношу кастетом по губам,

стараясь вбить

его «люблю»

обратно...

Был следователь

как в дурном хмелю,

и юноша,

не выдержавший пыток,

ушел из мира

с окровавленным

«люблю...»,

Застывшим на губах его разбитых.

И девушка,

застывшая от боли,

вложив в улыбку

все презренье к людям,

простилась

с жизнью,

не простясь с любовью,

И в мир ушла,

в котором мы все будем.


Я думаю о вечном слове том.

Его мы отвлеченно превозносим.

Обожествляем,

а при всём при том

порою слишком просто произносим.

Я глубоко в себя его запрячу.

Я буду помнить,

строг,

неумолим,

что вместе с ним

идут на бой за правду

и, умирая,

побеждают с ним.

Олюнь (О_странностях_любви) все записи автора Отгорел фейерверк...

Олюнь (О_странностях_любви) все записи автора Читает Сергей Безруков.

Леди_Муррр (О_странностях_любви) все записи автора Трудно, не увидев, уходить…
грустно, коль оборвана струна…
жалко не умеющих любить…
страшно, если «душит» тишина.
Нет такого места в "пустоте",
где жила бы память без тебя:
жизнь, порой, – распятье на кресте,
где нельзя воскреснуть не любя!

Мне давным-давно себя не жаль:
не найти согласья без потерь…
и звенит небесных звёзд хрусталь,
каждому указывая дверь!
Хочется кричать, да нету сил,
хоть в рассвет упала ночь совы…
и молюсь я: «Господи, спаси –
наведи на свет разрыв-травы*!».

Не легко, обидевшись, простить,
только от любви не убежать…
птицу счастья лучше отпустить:
всё равно ведь – свет не удержать!
Трудно, не увидев, уходить –
только нет удачи без потерь:
мудрость – есть умение любить
и держать всегда открытой дверь!

* Это трава, благодаря которой, как считается, отмыкается любой замок и всё открывается, если ею притронуться. Ночью она светится.


© Артур Наумов

Олюнь (О_странностях_любви) все записи автора

Т_Е_А_Т_Р_А_Л_К_А (О_странностях_любви) все записи автора У меня есть собака, верней,
У меня есть кусок души,
А не просто собака.
Я люблю её и порой
Очень сочувствую ей:
Нет собаки у бедной собаки моей.
И вот, когда мне бывает грустно…
А знаешь ли ты, что значит собака,
Когда тебе грустно?
…И вот когда мне бывает грустно,
Я обнимаю её за шею
И говорю ей:
"Собака,
Хочешь, я буду твоей собакой!"

Олюнь (О_странностях_любви) все записи автора Эдуард Асадов

Любовь и трусость

Почему так нередко любовь непрочна?
Несхожесть характеров? Чья-то узость?
Причин всех нельзя перечислить точно,
Но главное все же, пожалуй, трусость.

Да, да, не раздор, не отсутствие страсти,
А именно трусость - первопричина.
Она-то и есть та самая мина,
Что чаще всего подрывает счастье.

Неправда, что будто мы сами порою
Не ведаем качеств своей души.
Зачем нам лукавить перед собою,
В основе мы знаем и то и другое,
Когда мы плохи и когда хороши.

Пока человек потрясений не знает,
Не важно - хороший или плохой,
Он в жизни обычно себе разрешает
Быть тем, кто и есть он. Самим собой.

Но час наступил - человек влюбляется
Нет, нет, на отказ не пойдет он никак.
Он счастлив. Он страстно хочет понравиться.
Вот тут-то, заметьте, и появляется
Трусость - двуличный и тихий враг.

Волнуясь, боясь за исход любви
И словно стараясь принарядиться,
Он спрятать свои недостатки стремится,
Она - стушевать недостатки свои.

Чтоб, нравясь быть самыми лучшими, первыми,
Чтоб как-то "подкрасить" характер свой,
Скупые на время становятся щедрыми,
Неверные - сразу ужасно верными.
А лгуньи за правду стоят горой.

Стремясь, чтобы ярче зажглась звезда,
Влюбленные словно на цыпочки встали
И вроде красивей и лучше стали.
"Ты любишь?" - "Конечно!"
"А ты меня?" - "Да!"

И все. Теперь они муж и жена.
А дальше все так, как случиться и должно;
Ну сколько на цыпочках выдержать можно?!
Вот тут и ломается тишина...

Теперь, когда стали семейными дни,
Нет смысла играть в какие-то прятки.
И лезут, как черти, на свет недостатки,
Ну где только, право, и были они?

Эх, если б любить, ничего не скрывая,
Всю жизнь оставаясь самим собой,
Тогда б не пришлось говорить с тоской:
"А я и не думал, что ты такая!"
"А я и не знала, что ты такой!"

И может, чтоб счастье пришло сполна,
Не надо душу двоить свою.
Ведь храбрость, пожалуй, в любви нужна
Не меньше, чем в космосе иль в бою!