Личность Ивана Грозного, малолеткой восшедшего на российский престол после скоропостижной смерти отца — Василия III, и по сей день продолжает будоражить умы ученого и неученого люда. Его колоритная фигура по-прежнему возвышается среди бесчисленной вереницы персонажей мировой и русской истории, а его бурная и жестокая деятельность так и не получила однозначной оценки. Новейшая монография историка Б.Н. Флори, посвященная Ивану Грозному (вышла в 1999 году в серии «Жизнь замечательных людей»), завершается несколько необычным для ученого пассажем: «Приходится честно сказать читателю, что на вопрос об историческом значении деятельности Ивана IV мы до сих пор не имеем окончательного ответа. Остается лишь надеяться, что его могут принести труды новых поколений исследователей». Вот так! Дописались, так сказать…

   Но что нового, собственно, могут сказать последующие поколения историков, если все, что только можно было сказать, давным-давно сказано, а вся грязь, какую только можно было собрать по самым дальним закоулкам, давным-давно на царя Ивана вылита целыми ушатами. Казалось бы, в такой ситуации не приходится особенно рассчитывать на какие-то объективные критерии. Но это только с точки зрения тех, кто неспособен прояснить в конец запутанный вопрос. На самом деле надежные критерии для правильной оценки фигуры Ивана Грозного — сколь бы противоречивой она ни выглядела — уже выработаны и доступны каждому желающему. Это — мнение народа, запечатленное в его песнях, сказаниях, легендах. Здесь нет никаких содроганий и стенаний по поводу безвинно пролитой крови бояр да князей или сетований по поводу патологических отклонений в поведении царя Ивана. В народной памяти он остался выдающимся правителем, более того — народным заступником. Не верите? Тогда прочитайте это предание:

  «Когда на Москве был царем Иван Грозный, он хотел делать все дела по закону христианскому, а бояре гнули все по-своему, перечили ему и лгали. И стала народу тягота великая, и начал он клясть царя за неправды боярские, а царь совсем и не знал обо всех их утеснениях. Насмелились тогда разные ходоки, пришли в Москву и рассказали царю, как ослушаются его князи-бояре, как разоряют людей православных, а сами грабят казну многую и похваляются самого царя известь. Разозлился тогда царь на бояр и велел виноватых казнить и вешать. Тогда бояре совсем перестали его слушаться и начали его ссылать из царства вон неволею. Как ни грозен был царь, а убоялся бояр и выехал с горем из дворца своего, попрощался с народом и отправился куда глаза глядят. Все его покинули, только один любимый его боярин поехал с ним вместе. Долго ли, коротко ли ехали они по лесу — и встосковался царь по своему царству, и молвил своему боярину: — „Вот Бог избрал меня на Московское царство, а я стал хуже последнего раба. Нигде нет мне пристанища, никто меня не пожалеет и куска хлеба взять негде“. Только смотрят на лес, а березка кудрявая стоит впереди них и кланяется царю. Поклонилась низко раз, другой и третий… Не утерпел тогда царь, заплакал и сказал своему боярину, указывая на березку: „Смотри, вот бесчувственная тварь, и та мне поклоняется как царю, от Бога поставленному, а бояре считают себя разумными и не хотят знать моей власти <…>. Стой! Поедем назад. Проучу же я их и заставлю мне повиноваться“. И велел царь той березке повесить золотую медаль на сук за ее почтение. А когда вернулся в Москву, то перекрушил бояр, словно мух».

   Не следует думать, что фольклорный текст записан совсем недавно от какого-нибудь просвещенного горожанина или колхозника, учившегося по советским учебникам и знакомого с художественной интерпретацией образа Ивана Грозного в романах и кинофильмах. Легенда записана этнографом Н.Я. Аристовым в 1878 году в селе Стеньшино Липецкого уезда Тамбовской губернии от столетнего безграмотного крестьянина Ивана Климова. Здесь нет ни слова осуждения, напротив — полнейшее одобрение действий царя, направленных и на укрепление державы, и на облегчение участи народа. Без строгости — и, если хотите, насилия — никакая власть (даже в крестьянской семье) немыслима. Народ это прекрасно понимал и именно за это уважал и ценил царя Ивана. И не просто уважал — любил. До недавнего времени (то есть почти на протяжении четырехсот лет) пелись, записывались и публиковались песни-плачи о смерти Ивана Грозного. Например, такие:

Уж ты батюшка светел месяц!

Что ты светишь не по старому,

Не по-старому, не по-прежнему,

Из-за облачка выкатываешься,

Черной тучей закрываешься?

У нас было на Святой Руси,

На Святой Руси, в каменной Москве,

В каменной Москве, в золотом Кремле,

У Ивана было у Великого,

У Михайлы у Архангела,

У собора Успенского,

Ударили в большой колокол.

Раздался звон по всей матушке сырой земле.

Соезжались все князья-бояре,

Собирались все люди ратные

Во Успенский собор Богу молитися.

Во соборе-то во Успенскиим

Тут стоял нов кипарисов гроб.

Во гробу-то лежал православный царь,

Православный царь Иван Грозный Васильевич.

В головах у него стоит животворящий крест,

У креста лежит корона его царская,

Во ногах его вострый, грозный меч.

Животворящему кресту всякий молится,

Золотому венцу всякий кланятся,

А на грозный меч взглянет - всяк ужаснется...

Мало кто из царей удостоился подобных плачей. Уже в XX веке среди гребенских казаков был записан другой плач, в котором содержится прямой призыв к царю, Ивану Грозному, чтобы встал он из гроба и вернулся назад на землю, где без него нарушился порядок:

Налицо полная нестыковка стереотипа, созданного историками, с представлениями, сохранившимися в народной памяти. Сразу же добавим: мнение летописцев также в основном совпадает с народным образом. В чем же дело? Почему столь значительны расхождения в подходах и оценках? Причина здесь одна: кажущаяся жестокость правления Ивана Грозного, сопровождавшегося массовыми репрессиями и многочисленными казнями, что якобы вскоре привело к разорению страны и распространению смуты. Так ли это? Казалось бы, специалисты должны делать подобные выводы, как говорится, с цифрами в руках. Но все дело в том, что и цифры, и факты свидетельствуют об обратном.

Историки давно подсчитали, что всего за время царствования Ивана Грозного было репрессировано и казнено разными способами от трех до четырех тысяч человек. Такие подсчеты имеют под собой совершенно бесспорную основу — поминальные списки (синодики), куда (кстати, по личному указанию самого царя) тщательно заносились имена всех убиенных и замученных. Нет оснований полагать, что, скажем, при Иване III безвинных жертв было меньше, чем при Иване IV: недаром дед был прозван Грозным раньше внука. Не в этом дело — безвинная смерть даже одного человека не имеет оправдания.

Речь же идет совершенно о другом — о несравнимости масштабов репрессий в России с тем, что происходило примерно в то же самое время в других частях мира, и прежде всего — в Западной Европе. Только за одну Варфоломеевскую ночь с 23 на 24 августа 1572 года в Париже были зверски уничтожены более трех тысяч гугенотов (то есть почти столько же, сколько погибло за все правление Ивана Грозного). Причем вырезан под корень был цвет французской нации, съехавшийся отовсюду на бракосочетание Генриха Наваррского и Маргариты Валуа («королевы Марго»). Вслед за Парижем протестантские погромы прокатились по всей стране. Как отмечается в справочной литературе, только за первые две недели погибли около 30 тысяч гугенотов.

Обратимся к другим европейским странам. В Англии по приказу короля Генриха VIII (он скончался в 1547 году, когда в далекой России Иван IV венчался на царство) были повешены 72 тысячи бродяг и нищих (сегодня бы сказали — бомжей, ибо почти все они являлись разорившимися крестьянами, лишенными крова и согнанными со своих мест в результате так называемого «огораживания», то есть отчуждения земель с целью их использования для получения капиталистической прибыли). Во время Нидерландской буржуазной революции испанцы истребили около 100 тысяч ни в чем не повинных мирных граждан (из них по меньшей мере 11 тысяч на кровавом счету герцога Альбы). Кроме того, в XVI веке по всей Европе продолжала зверствовать инквизиция: по скрупулезным подсчетам самих же инквизиторов, за это время только сожжено на кострах живьем и прилюдно было 28 540 «еретиков и ведьм». Эти цифры, позаимствованные из различных источников, суммарно приводит В.В. Кожинов в уже упоминавшейся книге «История Руси и русского слова» (М., 1999), а также в других своих публикациях. Нельзя не упомянуть и начавшийся в том же веке геноцид индейцев на осваиваемых испанцами и португальцами (а вслед за ними — англичанами и французами) территориях обеих Америк: здесь счет жертв шел уже на

миллионы!

Но вернемся назад, в Россию. Говорят (теперь это особенно модно), что, дескать, и не было вовсе на Руси никаких боярских заговоров, что все это померещилось патологически подозрительному царю, а кровожадные временщики вроде Малюты Скуратова рады стараться были подлить маслица в огонь. Ну, зачем же так себе и другим голову морочить? Все русские цари Рюриковичи отличались достаточной жестокостью, а Иван Грозный абсолютно заслуженно может претендовать на первый номер в списке кровавых тиранов и деспотов. Но тогда уж и из русской аристократии не нужно делать невинную овечку. Боярство представляло собой типичную олигархическую структуру, глубоко чуждую народным чаяниям и общегосударственным интересам. У русских бояр крамола да измена, что называется, в крови сидела (второй неизлечимой болезнью было «стукачество»). Можно даже сказать, что они уже во чреве матери думали, как бы себя подороже продать, к какому королю (польскому или шведскому) при случае переметнуться и как бы поболезненней насолить великому князю Московскому (а в дальнейшем — царю). Так что верховному правителю России сам Бог велел бдительно и непреклонно стоять на страже государственных интересов, защищать Отчизну от посягательств внешних и внутренних врагов, как заразу, искоренять измену и сепаратизм, и, как зеницу ока, хранить единство державы и заботиться о процветании ее народа.

Так кто же в таком случае расшатал могущество Российской державы, довел страну до разорения, ввергнул ее в Смуту и пригласил в качестве арбитров иноземных интервентов? Иван Грозный, что ли? Да нет, все те же князья и бояре, которые до этого продавали Русь татарам, науськивая на соседей-однокровников карателей и грабителей, а теперь рады-радехоньки были отдать Россию — всю сразу или по частям — полякам, литовцам, шведам и ливонцам. Они бы сделали это и раньше, да царь Иван не позволил. И народ это прекрасно видел и понимал и был тысячу раз прав, объективно оценивая в своих песнях и сказках эпоху Ивана Грозного.

За разглагольствованиями о зверствах, учиненных царем Иваном Грозным, как-то забывается о том, что он сделал для укрепления геополитической мощи Российского государства и утверждения его решающей роли на мировой арене. Ведь именно в эту мучительно трудную и трагическую эпоху Россия обрела Сибирь и стала такой, какой ее знают и по сей день. Долгое правление Ивана Грозного (если вести счет от смерти его отца Василия, он был царем более полувека, точнее 50 лет и 3 месяца) получило всестороннее освещение в официальном летописании. Существуют даже летописные произведения, посвященные отдельным периодам его правления: например, «Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича», «Казанский летописец», посвященный взятию столицы Казанского ханства и присоединению его к России. От Ивана Грозного осталась большая переписка, имеющая высокие литературные достоинства. О времени царя Ивана написано немало мемуаров, преимущественно недружелюбно настроенными к нему иностранцами и главным государственным изменником князем Андреем Курбским, бежавшим от царского гнева и перешедшим на службу к польскому королю. Находясь вдали от московских пыточных подвалов под защитой королевских жолнеров, он не только вступил в разоблачительную переписку с государем, но и написал обширный и желчный трактат под названием «История о великом князе Московском».

Первое послание Грозного к Курбскому. Список ГПБ

Сам Иван IV с большим вниманием и бережением относился к летописанию. Сохранились его собственноручные пометы на полях летописей, которые он читал в разные годы жизни. Особенно царя занимало летописное отображение его собственных деяний и их интерпретация. Именно в царствование Ивана Грозного и наверняка под его идейным руководством был составлен наиболее авторитетный летописный памятник той эпохи — уже упоминавшаяся выше «Степенная книга», излагающая события русской истории, происходившие вплоть до конца лета 7068 (то есть до августа 1560 года). По заказу царя Ивана в 1568–1576 годах в Александровской слободе в самый разгар опричнины начал создаваться и грандиозный многотомный Лицевой летописный свод. Над его томами, каждому из которых предстояло стать рукописным шедевром, трудились лучшие переписчики и художники-иллюстраторы.

Летописные, эпистолярные и мемуарные свидетельства помогают представить неоднозначный образ Грозного царя и его эпоху в самых различных аспектах. Как хорошо известно, в жизни царя и государства, доставшегося ему по праву престолонаследия, различаются несколько контрастных этапов. Ивану было всего три года, когда от тяжелой болезни скончался его отец и фактическая власть перешла к его матери — молодой и энергичной вдове Елене Глинской.

Княжеский род Глинских считался литовским, но происходил от татар, в XV веке перешедших на службу к великому князю Литовскому. Более того, как доподлинно установлено, основоположником рода Глинских был один из сыновей хана Мамая: после разгрома Мамаевых полчищ на Куликовом поле и умерщвления отца наемными убийцами сын этот бежал в Литву, где получил в управление и кормление город Глинск (ныне находится на территории Сумской области Украины), — от его названия получил фамилию и весь род. (В XIV–XV веках многие татары переходили к оседлому образу жизни и целые кланы их получали земли и селились в литовских землях — точнее, это были исконно русские земли, захваченные Литвой.) В дальнейшем отношения князей Глинских с литовско-польскими властителями разладились, и они перешли на службу к русскому царю Василию III. Ему вскоре приглянулась молоденькая племянница опальных князей, и он взял ее в жены, отправив в монастырь бездетную супругу Соломонию. Спустя четыре года на свет появился Иван и, благодаря его матери, в жилах царей Рюриковичей потекла татарская кровь и появились гены хана Мамая.

Овдовев, Елена Глинская стала управлять Московией с помощью фаворита с тройной фамилией — молодого красавца-боярина Ивана Федоровича Овчины-Телепнева-Оболенского, с которым состояла в открытой любовной связи (злые языки уже в те времена шептали, что полюбовник царицы Елены и есть истинный отец Ивана Грозного). Пятилетнее регентство Елены сопровождалось непрерывными боярскими раздорами, в центре которых находились сама царица и ее фаворит. Против них фрондировал даже дядя Елены — Михаил Васильевич Глинский, которого неблагодарная племянница упрятала в темницу, хотя и была обязана ему всем. В конце концов царицу отравили, ее любовника — схватили, бросили в кремлевский застенок и уморили голодом, а не достигший совершеннолетия Иван попал под жесткую опеку бояр, беззастенчиво поправших его законные права на власть. Позже в письме изменившему другу — князю Андрею Курбскому царь описал подробности тех лет, которые оставили неизгладимый след в его памяти:

«Когда же Божьей судьбой родительница наша, благочестивая царица Елена, переселилась из земного царства в Небесное, остались мы с покойным братом Георгием круглыми сиротами — никто нам не помогал; осталась нам надежда только на Бога, Пречистую Богородицу, на всех святых и на родительское благословение. Было мне в это время восемь лет; подданные наши достигли осуществления своих желаний — получили царство без правителя, об нас, государях своих, заботиться не стали, бросились добывать богатство и славу и напали при этом друг на друга. И чего только они не наделали! Сколько бояр и воевод, доброжелателей нашего отца, перебили! Дворы, села и имения наших дядей взяли себе и водворились в них! Казну матери перенесли в большую казну и при этом неистово пихали ее ногами и кололи палками [концами трости], а остальное разделили между собой. А ведь делал это дед твой, Михаиле Тучков. Тем временем князья Василий и Иван Шуйские самовольно заняли при мне первые места и стали вместо царя, тех же, кто больше всех изменял нашему отцу и матери, выпустили из заточения и привлекли на свою сторону. А князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея Ивановича, и его сторонники, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, на этом дворе захватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при нашем отце и при нас, и, опозорив его, убили; князя Ивана Федоровича Бельского и многих других заточили в разные места; подняли руку и на Церковь, свергнув с престола митрополита Даниила, послали его в заточение и так осуществили свои желания и сами стали царствовать. Нас же с покойным братом Георгием начали воспитывать как иностранцев или как нищих. Какой только нужды не натерпелись мы в одежде и в пище! Ни в чем нам воли не было, ни в чем не поступали с нами, как следует поступать с детьми. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не смотрит — ни как родитель, ни как властелин, ни как слуга на своих господ. Кто же может перенести такую гордыню? Как исчислить подобные тяжелые страдания, перенесенные мною в юности? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать о доставшейся мне родительской казне? Все расхитили коварным образом — говорили, будто детям боярским на жалованье, а взяли себе, а их жаловали не за дело, назначали не по достоинству; бесчисленную казну нашего деда и отца забрали себе и наковали себе из нее золотых и серебряных сосудов и надписали на них имена своих родителей, будто это их наследственное достояние…»

(Перевод Я.С. Лурье)

(продолжение во 2-й части)