Ptisa_Lucy все записи автора
Автор brombenzol,


Лошадей конокрады собирали за рекой в дебрях Смердовской чащи. Перекрашивали, подтачивали зубы, меняли форму копыт и постановку ушей, скрывали болячки и “гасили” тавро, ставя поверх старого новое. А потом уводили тайными тропами на юг к большим трактам или на восток к Волге. Жители Поповки и других окрестных сел о разбойничьем стане знали, но откровенничать с приезжими не стали бы ни за какие коврижки. Не доверяли здесь чужакам, а особенно жителям уездного города Бежецка, лежавшего верстах в тридцати к северу от дремучих лесов Теблешской волости. Разбойники для крестьян были злом привычным: прискачут в деревню за полугаром, по дворам пройдут, нарвут огурцов в огороде да шмат сала или свиной окорок истребуют – и пропадут недели на две, а то и три. Даже девок не тронут, смекают: до крайностей деревенских лучше не доводить. Возьмутся мужики за вилы – от стана мокрого места не останется. Хотя бабам лучше не мелькать перед глазами хмельных татей: на виду не тронут, а скрасть могут запросто. Докажи потом, куда сельчанка пропала! Может, по ягоду пошла да зверь задрал, а что следов от звериного пиршества не нашли, так плохо искали.

Козьма Лис, бывший оборотень, на откровенность местных не рассчитывал – ехал к человеку, имя которого указал ему бежецкий пристав Игнат. Ехал в самую глушь: Теблешская волость считалась медвежьим углом губернии. Редкие островки сосновых боров тонули здесь в непроходимых еловых урочищах, через которые с запада на восток бежала речка Теблешка. С давно позабытых эпох жил в этих урочищах особый народец, прозванный теблешанами. В Бежецке о них расказывали самые невероятные истории, а когда теблешане приезжали на ярмарку, посмотреть на жителей леса сбегался чуть ли не весь город.

Поповка поразила Козьму строгим порядком: по обе стороны улицы тянулись ряды одинаковых изб, почти касавшихся друг друга соломенными крышами. По сравнению с просторными бежецкими домами здешние уступали размерами, но смотрелись сказочными теремками, увитыми зеленью. Сзади к теремкам примыкал либо хлев, либо омшанник, за которыми сползали к реке огороды с колодцами и хозяйственными строениями – амбарами, ригами, овинами.

Осведомителя бежецкого пристава звали Брыка. Встретил он Козьму настороженно, но пашпорт, выписанный на добычу медведя, тайный пароль и пара звонких монет развеяли все сомнения. Жилистый, будто скрученный из веток, хозяин истопил гостю баньку, а затем обильно потчевал за столом, выспрашивая уездные новости. После ужина они спустились огородом к реке, подальше от домашних – нечего тем опасные разговоры слушать – и уселись на выброшенную течением корягу.

– На разбойный стан проведешь? – в лоб спросил Козьма.
Густые брови Брыка поползли вверх:
– Никак лошадку у пристава увели, – сообразил он. – А про медвежью охоту в пашпорте для отвода глаз?

Козьма кивнул.

– Тю-ю-ю-ю… – протянул теблешанин. – Забудь про ту кобылку! Будто пристав не знает, якие в стане головорезы – схарчат тебя и не подавятся. Вертайся, живот дороже.
– Не могу, – развел руками Козьма.

Он и вправду не мог вернуться. Потому что у конокрадов была не простая лошадка, а кентавра. Лошадь, в которую вселился оборотень.

Первый раз Козьма встретил Гнедку лет пятнадцать назад: он лисом бегал, она – белкою. Погнался лис за белкой, та – на дерево, и коготками по сосновой коре: тык, тык, тык. Думал – убежит, в дупле спрячется, ан нет. Развернулась мордочкой к нему и язык высунула. Тогда-то и понял Козьма: перед ним такой же оборотень, как и он сам. Опустился лисьим задом на сухие иголки и лапой по-человечески помахал. Любовь, ревность, ссоры, примирения, ненависть, обиды и снова любовь – чего только не было в их жизни после. Пока время не сгладило всё и не развело по разным бежецким дворам. А тогда поиграли лис с белкой в гляделки и разбежались. До поздней осени ходил Козьма к приметному дереву, искал встречи – и барсуком был, и вороном, и лисом опять же, хоть и другим, не приходила Гнедка. Потом объяснила: испугалась чужого оборотня, и до следующей весны только и знала, что в кур, гусей да овечек на собственном дворе “лазить”. Скукота!

Всё, что народ про оборотней рассказывает – сказки. Не перекидываются они в зверя, обрастая шерстью, рогами и копытами. И когти у них на руках не вырастают, и хвосты из задниц. Невозможно подобное, Создатель не предусмотрел. В некоторые лунные дни их дух перемещается в звериное тело, а собственное тело оставляет. Полностью зверя так не подчинить, разве что самого мелкого – в том и сладость, и беда. Почувствовать животную силу, поддаться инстинктам, охотиться подобно первобытным пращурам. Потом дух либо возвращается, либо нет: учёные называют срок, после которого возвращение невозможно, проксимой.

Новая встреча Козьма и Гнедки произошла по весне – оба были зайцами. У длинноухих брачная пора начиналась, и они бегали друг за другом: звериное манило, человеческое сдерживало, и Гнедка раз за разом ускользала от Козьмы. Пока, заигравшись, не выскочили прямо на волка. Зверь промедлил, зайцы бросились в разные стороны, изо всех сил отталкиваясь задними лапами от подтаявшей и оттого скользкой земли. Волк погнался за более слабым и вскоре настиг Гнедку, сшиб на землю и придавил передними лапами – оставалось только вонзить зубы. Но тут случилось то, чего никакой волк и предположить не мог: второй заяц на полном скаку врезался в зверя и опрокинул его на бок. Зубы хищника щелкнули в воздухе, Гнедка вывернулась и задала стрекача. Волк же завертелся на месте, заскулил и всугонь не пошел – подвернул в падении лапу. Когда длинноухие удалились от зубастой смерти верст на пять, они, наконец, совершили то, что делали все другие зайцы в короткий брачный период. И в порыве звериной страсти оказалось немало человеческого – спасенная женщина благодарила своего спасителя.

“Как давно это было, – подумал Козьма, стоя на берегу Теблешки. – Как давно…”

Спустя пару дней после приезда Лиса в Поповку пожаловали конокрады. От соседских дворов то и дело доносились крики и ругань: крестьяне клялись, что в их домах нет ни капли хмельного. Когда-то давно на Руси пили медовуху на радость бортникам – мастерам выбивать в окрестных соснах борть, большое закрытое дупло для устройства пчелиного роя. Но во время Ивана Грозного русский человек узнал вкус полугара и спрос на мед постепенно пошел на убыль. За прошедшие с тех пор два столетия самодельные перегонные кубы появились в самой глухой деревне. Вскоре и над затульем Брыковского двора показались головы конокрадов: цыганские кудри одного и шишковатая проплешина второго. Первого не расчесал бы и самый крепкий гребень, на смуглом лице разбойника виднелись только глаза, нос и губы – всё остальное покрывала жёсткая тёмная щетина. За человеком-щёткой шел человек-валун: лицо его казалось сложенным из грубых и неотесанных камней, поросших редкой серебристой травкой. Пнув по очереди калитку, конокрады по-хозяйски вошли во двор и уставились на возившегося у поленицы Козьму.

– Хто таков? – увидев чужака, хрипло спросил Валун.
– Из Бежецка за медведем приехал, – ответил Лис. – Могу пашпорт показать.

Конокрад подозрительно прищурился.

– В Бежецке медведей нема?
– Нема! Леса ишшо при моем деде под пашни порубили.
– А ружжо где?
– Без ружья прибыл, – соврал Лис.
– Як так без ружжа? – почесал волосатую грудь цыган. – С рогатиной на зверя пойдешь?
– Без ружья и без рогатины.

Разбойники озадаченно переглянулись.

– Як это?

Лис отер тряпицей руки, подошел к грозным татям и доверительно поведал:

– Придумка у меня имеется, шоб медведя без оружия взять. Намедни прошел по деревне да поспрашивал, не разоряет ли где косолапый пасеку. Оно ведь как: коли повадился поганец за медом ходить да ульи разбивать, уже не отстанет. Оказалось, есть такая! Вот и договорился с пасечником напоить зверя палёнкой.

– Полугаром што ль? – удивился Валун.
– Им! Большой бурдюк из Бежецка привез. Дедок на пасеке сказал, завтра вытащит остатки прошлогоднего меда, сольет их в корыто, разбавит хмельной паленкой и выставит к забору. Смекаете? Медведь придет и на то корыто обязательно позарится! Пошто ему ульи ломать, когда мед вот он, открыто стоит? Вылакает да уснет. Тут его пасечник и…
– Брешешь, – не поверил цыган.
– Я? – возмутился Лис. – Да вот те крест! Палёнку ещё вечор в кувшины на пасеке перелил, вона и бурдюк на заборе сушится – сам глянь. Вещь хорошая, еще пригодится.
Цыган метнулся к забору и понюхал бурдюк.
– Не сбрехал, – кадык цыгана вожделенно дернулся, – полугаром пахнет. Поехали на пасеку, можа осталось чо…

Когда разбойники ушли, простоватое лицо Лиса ощерилось ухмылкой: заглотили тати наживку. А ещё он узнал их по описанию пристава – значит, здесь Гнедка! Не обманулся, отправившись в Теблеши, а ведь конокрады могли не на юг кентавру увести, а на север, к Московскому тракту.

Неделю назад Козьма и не думал ни о какой Поповке. Ходил с женой Дуняшей по ярмарке, разглядывая товары и ворча на жару. Как начало солнце палить с начала ярмарки, так и поджаривало Бежецк до последнего дня. Горожане боялись дождей, ливших весь Петров пост: мол, не доберутся к сроку иногородние купцы по распутице, а без них какая торговля? Шило на мыло менять? А оно вона как вышло: как пост закончился, так и дожди прекратились. За пару дней дороги просохли и ехать в вёдро стало одно удовольствие. Если бы не иерусалимская жара! Такая, сказывали паломники, только в граде Господнем и бывает. Лица уличных торговцев почернели, закоптились, а вместе с ними приобрели нездешний оттенок шея и кисти рук, и когда торговцы шли париться в баню, то загар походил на воротник и манжеты. Бани приезжим бежецкие сдавали охотно – всякая копейка сгодится, а гости, смыв пыль с тела и копоть с души, отправлялись, распаренные и довольные, в местный кабак – погулять напоследок. Дорога им предстояла дальняя: кому на восток в Углич да Ярославль, кому на юг – в Тверь да Москву, а кому и на север – к Петербургскому порту.

Хозяин из Козьмы вышел справный, трудолюбивый, заботливый – живи да радуйся. С одним только Евдокия смириться не могла: мужу за сорок перевалило, а он всё никак угомониться не мог. Ладно, охота – дело мужское, понятное, да еще прибыток с нее есть: и мясо, и шкуры на той же ярмарке продать можно. Но он кулачных боев никак не хотел оставить! Парни молодые придут, позовут: “Дядько Козьма, айда с нами на кулачки”, а он и утерпеть не может. И вёрткости своей с годами не растерял, оттого и зовут: на чьей стороне выйдет, тем и победа обычно достается. Уж как Евдокия бранится, когда муж синяками вместо лучины избу освещает, а он в ответ только улыбается: угомонись, мол, в последний раз вышел. Ага, в последний, як же!

На кулачные бои Козьму потянуло, когда он свой дар вытравил. За пять лет до женитьбы на Дуняше, пристав со своими охотниками накрыл его с Гнедкой в зверином облике прямо в лесу. Как ни старался Козьма увести погоню за собой – ничего не вышло, против них были матерые егеря, натасканные на ловлю оборотней. Пошли всугонь, взяли живыми, посадили в деревянные клети… И рябой бежецкий пристав Игнат объяснил двум перепуганным зверушкам: или сдохнете в клетях, или ведите туда, где ваши человечьи тела от людских глаз спрятаны. Оказалось, ведают власти про оборотней, ловят и ставят себе на службу. Так Козьма и Гнедка поселились в Бежецке, жили парой невенчанной и работали на Игната. Бегали зверьками по городу, летали птицами, подслушивали да подглядывали… Противился Козьма такой жизни, потому и прислушался к словам пристава, когда тот предложил вытравить дар. Но не от добра тот совет оказался, а от коварства. Хоть и был пристав суров до жестокости, но любовь и его сломала – присох к Гнедке. Только та не подпускала, хотя… Дразнила, дразнила по-женски, вертела влюбленным приставом как хотела, бегала свободно по лесам зверем, пока Лис шпионил. Без дела бегала, в свое удовольствие, и ей прощалось. После того как вытравил дар Козьма, Гнедка оставалась с ним недолго. Сначала утешала, заверяла, что любит, а потом все чаще и чаще стала пропадать из дома и не возвращаться. Трудные были времена, но Лис пережил их и забыл. Построил жизнь заново, полюбил другую женщину, женился. Щемило сердечко при случайных встречах с бывшей дролей, но терпел как застарелую болячку: ноет привычно, а ты уже и внимания не обращаешь. Пристава же обходил стороной и с тех пор с ним ни разу не разговаривал.

И вдруг на ярмарке подбежал к Лису запыхавшийся мальчишка, дернул сзади за рубаху и сообщил, что пристав срочно к себе требует.

– Поганые слова знаешь? – спросил Лис.
Мальчишка неуверенно кивнул.
– Беги обратно, и все, что вспомнишь, от меня перескажи.

Что понадобилось Игнату, даже гадать не стал, плюнул и пошел с женой дальше по ярмарочным рядам. Та на людях спрашивать ничего не стала, но то и дело внимательно посматривала на Лиса. Высокая, почти с мужем вровень, статная, сильная характером, Евдокия оказалась полной противоположностью ветренной Гнедке. Для изящной и хрупкой девицы-оборотня не было ничего важнее свободы и и приключений, а для Евдокии главным в жизни был дом.

Пристав заявился к ним сам – по-прежнему кряжистый, косматый, грозный на вид, но Лис сразу углядел: Игнат будто надломился, постарел внутри.

– Поговорить надо, – не здороваясь, заявил гость, зыркнув в сторону Евдокии. Та послушно вышла во двор и сыновей забрала.

– Говори, – хмуро произнес Лис.

Пристав открыл ташку – кожаную военную сумку, которую повсюду таскал на поясе, достал из нее бумагу с печатью и подписью, положил на стол.

– Пашпорт на добычу медведя в Теблешских лесах, – пояснил он. – Отправляешься завтра.

Лис молча ухмыльнулся, показывая, что никуда не поедет.

– На медведя наплюй, – игнорируя ухмылку, продолжил пристав. – По тверской дороге до сих пор дозоры ходят, беглых пугачевцев ловят, эта бумага для них. Твоё дело – конокрады, у них там перевалочный стан где-то, нужно его найти и выкрасть одну из лошадей.

Лис склонил набок голову, спросил, намеренно опуская положенное по табели о рангах обращение “Ваше Благородие”:

– И чем ты, Игнат, убедишь меня туда отправиться?
Пристав пододвинул бумагу, и Лис заметил, как мелко подрагивают пальцы Игната.
– То кентавра – тати Гнедку увели, когда она в лошадь перенеслась. До Тебелешей верст тридцать напрямую, ты же еще помнишь, на каком расстоянии связь с собственным телом рвётся? Она не сможет вернуться, если ты лошадь не вернешь. До проксимы – десять дней осталось.

И вдруг с надрывом и сипотой в голосе, признался:

– Ни в чем не мог отказать! Зверем больше ее видел в последние годы, чем бабой..

Пристав смолк, не решаясь говорить дальше, но всё же продолжил:

– Позапрошлым летом Гнедке втемяшилось узнать, как ты с женой живешь. То совсем не вспоминала о тебе, а то как с ума сошла: то в птицу, то в кошку вселится и целыми днями следит. После что-то оборвалось у нее в душе… Вроде как она другую жизнь увидела, какую могла иметь. Ты вот ненавидишь меня и на то полное право имеешь – подло я поступил. Но теперича ты счастлив, а Гнедка нет, и я – нет.

Игнат еще ближе пододвинул к хозяину пашпорт и произнес глухо:

– Верни мне её, Козьма, хотя б такую! Сам бы поехал да меня там каждая собака знает…
– Пошто она от конокрадов не сбежала?
– Большое животное, сильное…. Не совладала.

Так вот и оказался Козьма в Поповке. Стоял у затулья, провожая взглядом разбойников, и невольно сжимал кулаки.

– А что, – спросил Брыку. – В Поповке стенка на стенку сходятся?
– От Масленицы и до Троицы, – ответил тот.
– А после никак?
– Нельзя после, грех.
– Чудно! У нас ещё с Коляды и до Петрова дня можно.
– Дык Петров день тожа давно минул. А чаго спрасил?
– Кулаки чешутся.

План поимки медведя Лис изложил Брыке в первый же вечер. Никогда еще в своей жизни теблешанин не хохотал так долго. В конце концов даже за живот схватился, но никак не мог успокоиться.

– Ну и позабавил! – хохотал Брыка. – Медведя полугаром поить, словно ярыжку.

Ярыжками в Поповке называли запойных пьяниц.

– Паленка у меня не простая, – объяснил ему Лис. – Она на корне кошачьей травы настоянная, а кошачья трава и без хмеля в сон клонит. Как только конокрады перепьются да заснут, мы у них из стана лошадей и уведем. Четверых. Иначе задумаются: почему именно эта? Да и запомнить могли, откуда ее брали, смекаешь?

– А с пасечником як?
– А шо пасечник? Ему – избавление от разорителя, мне – шкуру, и на троих мясо да медвежий жир поделим.
– Летом-то жир? – усомнился крестьянин. – Не нагулял медведь ыщо жира.
Козьма пожал плечами, ему было всё равно. Ответил негромко:
– Сколь нагулял – то и возьмём. Ведаешь, почем он в Бежецке?

Теблешанин помотал головой. Гость нагнулся и прошептал цену на ухо – брови теблешанина выгнулись двумя темными дугами. Подкожный и нутряной жир медведя считался панацеей от пары дюжин болезней и пользовался огромным спросом у приезжих купцов.

– Так можа ты его в Бежецке сбудешь, а мою долю дочке в городе отдашь? – загорелся Брыка. – Она там замужем за приказчиком в мясной лавке.
– Можа и так, – улыбнулся Козьма. – Тут вишь какое дело: егда я коня уведу – разбойники спрашивать по деревням будут, кто да что…
– Так.
– Скажут, у Брыки гость был.
– Так.
– А у меня бумага, шо я сюда на охоту за медвежьей шкурой послан! И мы эту бумагу и пасечнику покажем, и соседям твоим. А шо лошадь подменю – никто и не заметит, мы специально похожую в Бежецке отыскали. На тверскую дорогу тати поберегутся идти, да и поводу нема: приезжал охотник, добыл медведя и уехал.

– Умно-о-о-о, – протянул Брыка.
– Дорога дальняя была, напредки думу думал.
– А ежели медведь на пасеку не придёт?
– Значит, не добыл медведя, не исполнил задание, с позором вернусь домой. Но лучше бы добыть!

На том и порешили. Посидели еще немного на бережку, обсуждая задумки Козьмы, но вечерние комары скоро совсем заели – пришлось возвращаться в избу. А на следующее утро отправились на пасеку. По дороге Лис пересказал историю, что от казака про походы за Яик слышал. В один год у казаков в пути все лошади пали от мора. Повозки пришлось бросить, а в них и мушки с мукой были, и бочонки с паленкой. Жалко, а что делать? С собой на руках не унесешь. Так медведи приловчились те бочонки, обшитые сырой кожей, раскупоривать: ударом лапы вышибали дно и, опустив рыло внутрь, хлебали. Напившись, катались по земле, крушили оставленные повозки и, наконец, отбуянив, засыпали прямо на земле.

Пасечник оказался седовласым крепким стариком, когда-то давно стриженным “под горшок”. Теперь седые всклокоченные волосы торчали в разные стороны, придавая ему немного сказочный вид. Лицо старика было необычного оттенка: не смуглое и не красное от загара, а медово-пряничное. Дымарем он окуривал улей, пуская струю дыма в леток, а затем доставая из него дощечку с осыпавшимися браулами.

– Бог в помощь! – произнёс Брыка, слезая с телеги. Лошадка помотала головой и зафыркала: запах дымаря ей не понравился.

В ответ старик затараторил так быстро, что казалось не слова вылетают из-под языка, а комки земли из-под копыт несущегося галопом коня. Только теперь Лис понял: все, что говорили в Бежецке о непонятном языке теблешан – чистая правда. Из всей длинной тирады он понял лишь то, что пасечник жалуется на жизнь. Старик действительно жаловался. Он еще помнил времена, когда владеть пасекой было очень выгодно. Теперь же китайский чай вытеснил в купеческих и богатых крестьянских домах медовые сбитни, а казенная водка и самодельный полугар – сбитни хмельные. Но то были сетования обычные, особо же медоволицый дедок клял медведя. Пришел, набезобразничал, повалил и разбил улей. Был бы помоложе, угрожал теблешанин, рогатиной бы встретил мохнатого разбойника да годы уже не те. А медведь – зверь такой: один раз пришел и второй пожалует.

Вслед за пасечником, Лис перестал понимать и Брыку. Тот неожиданно перешел на такой же бешеный темп речи: казалось оба беспрерывно цокают и чмокают. Да ещё время от времени тоскливо и протяжно тянут:

– Ы-ы-ы-ы-ы….

Идею с корытом и медведем дедок уловил сразу – это стало ясно по его возбужденному и радостном лицу. Он даже подскочил к Лису и несколько раз похлопал его по плечу. После же вышла заминка. Старик долго не мог понять, зачем оставлять часть полугара на видном месте, чтобы его обнаружили конокрады. Но всё же дал себя уговорить и вскоре, судя по оживленным жестам, теблешане перешли к торговле: кому и сколько достанется с убитого медведя.

Готовиться к ночной вылазке Козьма с Брыкой принялись вскоре после отъезда конокрадов. Найденный на пасеке полугар тати хранить не будут – напьются в этот же вечер, а значит все должно решиться предстоящей ночью. Лису вспомнились предостережения жены: ох, как не хотела Дуняша отпускать его из дома! Вернувшись с сыновьями, сразу спрашивать о разговоре с приставом не стала. Пока приготовила ужин, пока покормила, пока уложила мальчишек спать да щепы в ночве перемыла, столько тревожных дум передумала. Наконец, сыновья угомонились, а за окошком на небе проступили конопушки звезд. Лучин в избах еще не жгли. До Рождества Богородицы, когда в бежецких домах начинали зажигать первые лучины, чтобы ткать и заниматься другой домашней работой, оставалось еще целых два месяца. Светец для жены Козьма поставил против дверей в сенцы, справа от стола, у лавки. На ней Евдокия и сидела долгими зимними вечерами – чесала, дергала, сучила пряжу, выделывала изо льна холсты, латала мужикам штаны да рубахи да вышивала поверх рубах узоры.

Закончив домашние дела, Евдокия присела на лавку рядом с мужем и требовательно спросила:

– Куды тебя пристав сватал?
– Медведя добыть посылает, шкура ему нужна.
– Хде ж ты его шкуру возьмешь под Бежецком? Али с овцы спустишь? Ма-а-аленький такой ведмедь был, приставу скажешь, кудрявый!

Козьма улыбнулся: ему нравилось, когда Евдокия шутит. Иной раз специально остановится, когда она с бабами лясы точит, как бы по делу, а сам слушает веселые пересказы да улыбается. Но ответил серьезно:

– В Теблешах добуду.
Веселье жены как рукой сняло.
– Ополоумел?!
– Игнат пашпорт на медвежью охоту выписал, но то для отвода глаз. Без государевой бумаги до Теблешей не добраться, дозоры по тракту ходят – арестуют як беглого бунтовщика. Не за медведем он меня посылает на самом-то деле – за кентаврой в разбойничий стан. Увели у него кентавру конокрады.

Давным-давно Лис дал себе слово всегда говорить жене правду. Слишком горьки были воспоминания о лгущей ему Гнедке.

– Точно ополоумел! – вскочила с лавки жена, и мостина под ней сердито заскрипела, поддерживая хозяйку. – Под святыми на лавке лежать захотел? А можа решил, шо разбойники с тобой на кулачках биться станут? Из ружжа бахнут – и вся недолга. Не пущу! – она вцепилась пальцами в одежду, будто муж собирался тотчас уезжать. – Не пущу! Малых детей сиротами оставишь, а меня вдовой?

– Рубаху порвешь, – негромко отозвался Козьма.
– Как порву, так и зашью!
– Ну пусти, пусти… В ночь же не пойду.

Евдокия в смятении посмотрела мужа.

– Что за кентавра? – уже догадываясь, хрипло спросила она.
– Гнедка, – не стал скрывать муж.

Еловый лес темный, страшный. Это сосны стоят голые, и даже ночью Луна просвечивает сосновый бор насквозь, а ели, словно монашки, одеты в колючие платья до пола. Без проводника Лис заблудился бы в дремучих урочищах после первой же версты, несмотря на всё чутье, оставшееся в наследство от давних оборотнических времен. Брыка же словно помолодел за время общения с гостем: видно, раньше он был рисковым парнем, а на разбойный стан держал давнюю обиду. И подсуропить конокрадам согласился не столько из выгоды (хотя из нее тоже), но и по зову сердца.

Шли пешком. Восемь верст – не расстояние, а прятаться и лошадей уводить пешему сподручнее. Гнедку – гостю, а тройку других – в награду за труды его спутнику.

– Двоих-то верхом уведешь? – спросил теблешанин.
– Приходилось, – кивнул Лис.

– А то у нас прошлым летом один чуть шею не сломал. Лошадь, что на поводу шла, додумалась положить голову на круп передней. Та и понесла, а вершник сдуру решил двоих удержать: ну и слетел на полном скаку. Бог спас дурака – синяками отделался.

Путники прошли вёрст пять или шесть, прежде чем ельник поредел и расступился, выпустив из своих длинных лап. Вокруг стало светлее, и вскоре Брыка с Лисом выбрались на открытый косогор, где в огороженном жердями загоне находилось полтора десятка лошадей. До сих пор страха не было, а тут накатил на Лиса внезапно, застучало тревожно и басовито сердце и по пальцам дрожь волною прошла. Под огромной луной, в чужом лесу, за десятки верст от родного дома, Лис почувствовал себя маленьким и беспомощным, словно в тот давний день, когда их с Гнедкой выловили егеря.

Брыка остановился и прислушался.

– Кажись, спят, – произнес он через минуту. – Вроде даже храпит один.
– Храпит это добре, это нам на руку, – совладал с дрожью Козьма. – Пошли жердь скинем.

Подкрались с Брыкой к загону, поглядывая в сторону полуземлянки, откуда теперь уже отчетливо доносился богатырский храп. Сноровисто развязали веревки на концах поперечной жерди, подцепили её с разных сторон и опустили на землю. Кони не обратили на людей внимания: большинство из них стояло, закрыв глаза и поджав под себя одну заднюю ногу – дремало. Как выглядит кентавра, Лис знал только со слов пристава, но теперь мог ориентироваться лишь на рост – все “яблоки” на ее шкуре закрасили конокрады. В тревогах и сомнениях он сделал шагов двести, разглядывая дремлющих животных, когда одно из них вдруг заржало и устремилось к нему навстречу, неуклюже передвигая спутанные передние ноги. Через несколько мгновений они уже стояли рядом, и кентавра тыкалась мордой в грудь Лиса, мелко-мелко дрожа, а он гладил ее и тихо шептал:

– Всё ладом, Гнедка, всё ладом. Помнишь, как мы зайцами от волка убегали? И отсель сбежим – не отыщут тати, не бойся, не отыщут. Спят они, ярыжки, крепким сном, я им травку сонную в полугар подмешал.

Лошадиную морду пробороздили влажные полоски – из глаз потекли слёзы. Животные не плачут, их глаза слезятся от ветра или от боли, и только человек рыдает от внезапно нахлынувших чувств. Но сейчас Козьма был уверен: эта лошадь плачет.

В Поповку конокрады прискакали на рассвете – ещё не протрезвевшие, злые. Пошли по домам, проверяя каждый угол да расспрашивая, не видел ли кто-нибудь чужаков с конями на поводу. Ничего не нашли, ничего не узнали, только притомились с похмелья. Увидев Лиса, спросили:

– Не поймал еще медведя?
– Поймаешь как же, – с наигранной обидой ответил он. – Рассказал вам как людям, а вы… Приезжал пасечник вчера, жаловался, что паленку забрали.
– Ты бы зубы поберег, – посоветовал цыган. – Не видел тут никого с лошадьми? Может, ночью шум какой слышал?
– Не видел. А по ночам я сплю крепко.

Не обнаружив угнанных лошадей, тати двинулись к следующему двору, а потом и вовсе, не солоно хлебавши, покинули деревню. Отправились искать пропажу в лесу. Вышедший во двор Брыка улыбнулся им вслед: ищите, ищите. Местные леса он знал лучше конокрадов.

Следующие сутки Козьма большей частью отсыпался, а в перерывах чистил и холил спасенную лошадку. Гнедка ластилась к нему, нетерпеливо била копытом, показывая, что хочет поскорее пуститься в обратный путь. Но у Лиса оставалось еще одно незаконченное дело – медведь.

– Две ночи – не более, – пообещал ей Лис. – Успеем до проксимы, лунные дни я счёл. Пойми, Гнедка, медведь нам кровь из носа нужен! Шоб никакого домысла, никакого подозрения у татей не появилось.

Минула еще одна ночь, жить на лалах стало совсем невмоготу. Но едва солнце зацепилось за верхушку леса, прибыл дед-пасечник. Затараторил, замахал руками, и по его радостному виду Козьма понял: срослось дело, срослось! Выхлебал медведь приготовленное угощение.

Что бы ни снилось захмелевшему Топтыгину в его последний день, очнулся он от хмельных снов довольно скоро. Пожадничал дедок медоволицый, отлил чуть ли не половину подаренного полугара, чтобы избавление от медведя после в одиночку отпраздновать. И скупость ему чуть не боком не вышла. Проснувшийся ярыжка некоторое время лежал, не понимая, что произошло. Почему мгновенье назад (по его медвежьему ощущению времени) было сладко и хорошо, а сейчас мохнатая голова раскалывалась от боли, а тело оказалось перекручено бечевой, так что и шелохнуться нельзя. Взревев от боли и ярости, косолапый напряг всю свою немалую силушку и порвал веревку. Выпутался, поднялся на задние лапы и неожиданно понял, что не может на них устоять – его качало из стороны в сторону. Встал привычно на все четыре, смолк, соображая, куда двинуться, и тут услышал скрип подъезжающей телеги. Лошадь пасечника, учуяв хищника, испуганно заржала и попыталась поворотить повозку назад. От резкого рывка седоки чуть не слетели с телеги, а освободившийся медведь и вовсе их ошарашил.

– Околотень лободырый! – заорал на деда Лис. – Чаго ж ты его худо вязал?!

Подхватил фузею, уже не слушая оправдания перепуганного пасечника – всё одно ни слова не разберешь. Да и не время: разъяренный медведь поворотился к приезжим, зарычал пуще прежнего и снова попытался встать на задние лапы. Охотник торопливо насыпал порох и заложил пулю, прибил заряд шомполом. Взметнул ружье к плечу, унимая дыхание и сам удивился: руки держали ствол цепко и уверенно, без дрожи. Грохнул выстрел, приклад ударил в плечо, а медведь… медведь неожиданно смолк и кулем повалился наземь.

– О как! – раздался за спиной Лиса голос. – С первого выстрела.

Говорил пасечник – от изумления медленно и разборчиво.

Лис и сам удивился не меньше. Охотником он был неплохим, но чтобы завалить медведя одной пулей?! Некоторое время все трое с опаской глазели на раскинувшего лапы зверя. Тот не шевелился. Подходили медленно, с опаской: впереди Козьма, за ним Брыка и последним – дедок.

– Ты глянь! – наклонившись над мертвой тушей, произнес Брыка. – Прямо в глаз попал.

“Вот свезло так свезло!” – благодарно крестясь, подумал Козьма. Но вслух ничего не сказал, пусть думают, что это охотник такой меткий. Брыка обязательно расскажет о метком выстреле соседям, так и подтвердится легенда о том, что приезжал он в Поповку ради охоты.

***
Утренний клев на Остречине – речке, делившей Бежецк на две части – не задался: дюжина окуньков, один другого меньше – вот и весь улов. Ни щуки, ни судака, ни даже язя, не говоря уже о налиме – сплошное расстройство.

– Коту отдам, – вздохнул Лис, смотав удочки и взявшись за весло. Поворотился к берегу и застыл: на траве, обхватив руками коленки, сидела Гнедка. Сколько она наблюдала за Лисом? Минуту? Десять минут? Час? Козьма был так увлечен рыбалкой, что не ответил бы на этот вопрос.
– Ты сильно похудела, – заметил он, причалив к берегу.
– Кожа да кости, – кивнула она. – Всё по лесам бегаю, ем мало. Пришла “спасибо” сказать, ты же сам к Игнату не заглянешь.

Она подошла, обвила шею Лиса руками и, прижавшись, поцеловала.

– Не отдавать же тебя конокрадам, – ответил он, осторожно отодвигаясь. – Как живешь?
– Без тебя плохо… – не задумываясь, ответила Гнедка.

Козьма помолчал, не зная, что ответить.

– Вытрави дар, – наконец, сказал он. – Живи обычной жизнью, убьёт он тебя.
– А ты замуж возьмешь?
– Женат я, Гнедка!
– А мы убежим! Давай ото всех убежим, Лис? Далеко-далеко, в Сибирь. Только пообещай, и я в тот же вечер вытравлю.

Сердце Лиса сжалось от давно забытой тоски, он протянул руку и провел шершавой ладонью по щеке бывшей возлюбленной.

– Женат я, Гнедка.
– Тогда и мне остается с лесными зверями жить!

Она развернулась и почти бегом скрылась в прибрежных камышах. А Лис стоял и еще долго смотрел ей вслед.

https://author.today/work/276752