Наталия_Невзорова все записи автора

Сначала Антония Байетт решила написать роман в письмах, то есть, эпистолярный роман. Так как образец всегда был перед глазами, она принялась их писать – эти самые письма. Посмотрела потом, когда уже написала всё что могла, мало. А ещё она баловалась стихами и, начитавшись лучших представителей изучаемой эпохи, изливала на бумагу стихи в их стиле и начала незаконченных поэм. Но была ими не так довольна, чтобы публиковать от своего имени, поэтому приписала их мёртвым выдуманным поэтам и добавила к письмам, решив посмотреть, как отреагирует публика на её опосредованное творчество. Всё равно оказалось мало. А так как она ещё и исследователь литературы, и критик, и в этой-то области как рыба в воде, пришло решение разбавить всю эту лирику суровыми буднями литературоведов. Вот так и получился этот роман. Такое у меня сложилось впечатление о книге, лауреате Букеровской премии "Обладать".

«...при такой игре непременно настаёт момент, когда сюжет вдруг решает отбиться от рук и внутри его начинают хаотически множиться произвольные, но наделённые одинаковой степенью правдоподобия смыслы, – словно принялся за дело дикий, сумбурный закон, неподвластный авторскому намерению...»

В этот роман столько всего напихано, что это даже несколько раздражает. Но самое обидное, что когда ты уже проникся готической атмосферой, увлёкся детективной линией, смог как читатель разгадать некоторые задумки автора… переводчики, они же авторы послесловия, лишают тебя всех этих лавров. Ну, вот чего я буду говорить, что поняла, как автор отзеркалила две любовные линии, если эти господа уже всё рассказали. Даже если я вам сейчас скажу, и подтвержу примерами, что линии изумительно похожи, у вас останется подспудное ощущение, что я всё это у них списала и поняла постскриптум. Всё настроение они мне своими толкованиями испортили. Не для того я три недели в книгу погружалась, чтобы про меня подумали, будто я ничего из неё понять не могу. Хотя я и признаю, что на некоторые вещи они мне глаза отрыли, это ни капельки не умаляет моей досады.

Да. В общем, говорить придётся о том, чего авторы послесловия не коснулись, или коснулись мельком и ненароком. И одновременно о том, что задело и впечатлило меня как читателя, весьма далёкого от литературоведения и всех этих смутных образов, великих поэтов прошлого, почитаемых мертвецов.

Итак, первое. Я просто поражена и очарована описанием жизни учёных, корпящих над литературными трудами писателей прошлого. Автору удалось передать эту самоотречённость, от себя самого, от своей личности, от своих забот и интересов в пользу интересов давно почивших людей. За гроши и на благотворительные взносы, ведущих дотошную и доскональную изыскательную работу с целью открыть новые смыслы, новое слово, привнесённое избранным «подопечным» в историю литературы. Связать события, смутно известные из дневниковых записей других современников изучаемых поэтов, с появлением тех или иных мест в произведениях, интуитивно угадать, что именно повлияло на возникновение того или иного предложения, распознать образы и быть этим удовлетворённым. Азарт, с которым главные герои начали своё детективное расследование, наткнувшись на всего лишь начало письма, заразителен, познания поражают. Впрочем, не один раз Байетт упоминает, что герои настолько погружены и одержимы своими персоналиями, что их собственные характеры теряются под довлеющими характерами их «подопечных». Тут не могут не вспомниться самоотверженные работы учёных других отраслей знаний – врачей, физиков, химиков и пр. -  работающих без сна и отдыха над сделанными открытиями. Точно также кропотливо и скрупулёзно сидят герои книги над одним и тем же, разыскивая новые решения. Только этот труд не так заметен широкой публике, да и польза от него чисто номинальная.

«Мне не составляет труда проникнуть в сознание воображённой личности, воссоздать его, в некотором смысле снова вдохнуть в него жизнь, возвращать из небытия людей былых веков во всей их цельности, со всеми волосами, зубами, ногтями, со всеми их мисками, скамьями, бурдюками, церквами, храмами, синагогами, с непрестанным плетением мысли – работой мозга, чудесного органа, заключённого в черепную коробку, выплетающего свои узоры, перетолковывающего все картины, познания, верования на свой особый лад».

Это особый мир, со своими правилами и законами, подводными течениями, бурями и трагедиями, разочарованиями и находками, подспудной борьбой интеллигентных людей за пыльные сокровища, улыбками на лицах, прикрывающими раздражение и другие, негативные и нелицеприятные чувства. И этот мир меня покорил. Он другой. Он не связан с настоящим. Он вне времени и вне пространства. И требует от своих насельников больших жертв. Больше всего прониклась я историей Беатрис Пуховер, которая вообще не главный персонаж. Её работа в течение 25 лет (!) с дневниками жены любимого поэта, её бережное отношение к личности этой женщины, её понимание характера на интуитивном уровне просто не могли оставить меня равнодушной. И я не могу не втиснуть сюда цитату. Обалденная поисковая система в условиях отсутствия инторнета, отражающая характер героини и меня покорившая. Итак, герой пришёл уточнить, не упоминает ли жена поэта в записях предполагаемую его любовницу, тоже поэтессу:

«Пролистывая карточки, Беатриса бормотала себе под нос:

– Нет, в этом хронология… Нет, это круг чтения… Нет, тут домашнее хозяйство… Куда это сводный каталог подевался? Я, понимаете, ещё не все тетради обработала, занесла кое-что на карточки, но не всё, тут ведь столько работы. Приходится и раскладывать по хронологии, и расписывать по рубрикам… Вот родня из Кэлверли… Нет, не то. Может, здесь? Нет, про Ла Мотт ничего. Хотя постойте-ка… Вот. Перекрёстная ссылка. Посмотрим теперь картотеку по кругу чтения. Тут у меня такая хитрая система, с этим кругом чтения. Ну так вот. – Она вытащила из ящичка желтеющую карточку с измочаленными уголками, чернила на ворсистой бумаге расплылись.

– Так вот, в тысяча восемьсот семьдесят втором году она читала «Фею Мелюзину».

Одновременно с описанием этого огромного труда, проводимого над осколками прошлого, которыми так сильно все хотят обладать, автор поднимает непростую моральную тему – имеем ли мы право, как стервятники, ковыряться в личном других людей. Читать чужие письма, как бы художественно они ни были написаны, дневники, сколько бы столетий назад их авторы ни почили. Этот страх того, что в их личном, в их мыслях и душе будут ковыряться посторонние люди, истолковывать – не известно как – их жизненные перипетии, приводит к тому, что многое было сожжено, а многое завуалировано. И эти потери одновременно вызывают жалость, от того, что столько потеряно, и мысль о том, что авторы этих утерянных строк имели право на то, чтобы защитить себя, свою личность, свою посмертную жизнь от бесцеремонного вторжения незнакомцев.

И, конечно же, очень, очень, очень много внимания уделено теме феминизма. Феминизма и скрытой сексуальности.  На страницах этой книги столько раз помянуты феминистки, а названия их работ, докладов и глав в их книгах такие, что волей неволей начинаешь подозревать автора если не в сарказме, то в изрядной доле иронии. Она иронизирует и намекает на то, что некоторые новые течения, возникшие под влиянием новых открытий в той или иной области (психологии, например), просто- таки мешают читать поэму как литературное произведение. Вот честно, после приведённых в тексте эротических разборов я, читая разобранное произведение, прям, не смогла не проассоциировать с определённым женским органом мокрую долину, ведущую к источнику, сочащемуся влагой. Интересно, не думала ли сама автор, описывая литературоведческие работы феминисток о сексуальности в произведениях мужчин и женщин писателей, что кто-нибудь так же вот когда-нибудь разберёт её книгу, перечислит все жидкости, которые она имела в виду, описывая это или то. После возвышенной поэзии писем героев окунуться в этот подробный разбор пещер и фонтанов просто какая-то откровенная пошлость. Хотя, надо же людям что-то придумывать, чтобы держаться на плаву. Да и вообще, исходя из предпосылок книги, как ни крути, получается, что феминистка = лесбиянка, а мне это не нравится.

В некоторых местах автор злоупотребляет терпением читателя. Не смотря на то, что письма людей прошлого написаны изумительно, погружают в неторопливую атмосферу девятнадцатого века и читать их эстетическое удовольствие, один раз у меня возникло сильное желание возопить в голос и зашвырнуть книгу в дальний пыльный угол. Все же помнят, что это как бы детектив? И вот, когда наши герои неторопливо, как это принято у раздумчивых литераторов, подобрались к одной из разгадок, когда им на блюдечке предложили найденные дневниковые записи ещё одной персоналии прошлого, что делает Байетт? Вы думаете, она посвящает наших героев лаконичной выпиской из источника? Как бы не так. Она предлагает прочитать сто страниц дневниковых записей девицы, которая хочет стать писательницей и тренируется, описывая дом, его обстановку и прочие мелочи быта – это абзац, дамы и господа, немного лишку на мой взгляд!

И, хотя я уже чересчур разошлась, и пора бы мне уже закругляться, не могу не оставить без внимания трагическую историю семейной жизни Р. Г. Падуба. У меня сердце сжалось, когда я дошла до откровений его целомудренной супруги. И я ни в коем случае её не виню, но его, как мужчину, мне бесконечно жалко. И даже странно, что в его жизни была только одна побочная любовь, и феминистки, ополчившиеся и невзлюбившие его, должны бы его на руках носить. Я так считаю.

Ну и хватит на этом. Книга далась мне необычайно тяжело, особенно поначалу, как и любая классическая литература даётся мне нелегко. Погружение было слишком долгим и проходило с некоторым сопротивлением с моей стороны, впрочем, оно всё-таки состоялось не без скрежета извилин, мало желавших тренировки. Атмосфера описываемых времён и мест передана автором изумительно и ближе к концу я начала-таки получать удовольствие от чтения. От истории, как таковой, от детективной составляющей, от неспешных строк писем и дневников. И всё-таки книга у меня не останется, а отправится в библиотеку, где наверняка найдёт более тонкого ценителя, чем я.

А это, слова самой Байетт очень подходящие к её роману:

«Что мне сказать о нём? Оно поистине оригинально, хотя оценить его публике будет нелегко, ибо оно не делает никаких уступок скудности обывательского воображения, а достоинства его в некотором смысле весьма расходятся с обычными представлениями о том, что должно выходить из-под пера особы слабого пола. Нету здесь ни слащавой истомы, ни застенчивой невинности, ни желания расшевелить чувствительность читателя дамской ручкой в лайковой перчатке – но есть живое воображение, есть сила, есть напор. Как бы описать эту поэму? Она похожа на висящий в сумрачной каменной палате огромный гобелен искусной работы».