Ptisa_Lucy все записи автора
Автор Марат_Валеев,

Брательник мой ушёл из жизни, когда ему не было ещё и полтинника. Вот та вот взял однажды и не проснулся. И это был его последний фортель, которые он время от времени выкидывал, подвергая испытаниям нервные системы родных и близких.

Любили мы этого охламона, Ринатку нашего, потому и боялись за него. Характером он пошёл в батю — тот принадлежал к породе безбашенных людей. Вот таким же оторвой был и мой брательник.
Когда был ещё совсем мальцом, его за всякие шкоды окрестили Котовским (всегда наголо остриженный, шустрый). А когда подрос и мамка наконец перестала его стричь налысо, Ринат неожиданно обзавёлся роскошной кудрявой шевелюрой. Тогда во всех советских газетах писали об американке Анжеле Дэвис, преследуемой властями, которая за что-то там или против чего-то там с ними боролась. У братца моего причёска была точно такая же. А с учётом приплюснутого носа — был он вылитая Анжела Дэвис. Так его и называли какое-то время.

А когда Ринат из шкодливого пацана перерос ещё и в записного драчуна, который любил супротивников «брать на калган», его стали называть Бараном. Ну, баран — не овца, и братан со временем привык к своей кликухе и никого уже не «брал на калган», когда его так называли. Ему и шапка-то была не нужна, и он до самых крепких морозов ходил с непокрытой, часто заснеженной головой, которой тряс по-собачьи, когда заходил куда-либо с улицы.

Когда с ним в своей деревне перестали драться, он стал ездить за приключениями на своём «Иж-Юпитере» в соседнюю деревню Моисеевку, за девять километров. Обитателей этой деревни называли «союзниками», потому что здесь жило много немцев. У них был хороший завклубом, и танцы здесь проходили почти ежедневно. Вот там-то брательник и отводил свою драчливую душу.
Я, как ни приеду из райцентра, где к тому времени жил и работал, к родителям на выходные, обязательно находил братца дома или с расцарапанной физиономией, или с новым фингалом.
Однажды в него даже стреляли в той же самой Моисеевке. Видимо, навсегда хотели напугать и отвадить этого незваного лохматого татарина от своей деревни и от своих девок. Правда, патрон был холостой. Но Ринатка-то этого не знал — и всё равно буром пёр на местного моисеевского «авторитета», целившегося в него из двустволки.

Пыжевой заряд шарахнул прямо в лоб с расстояния двух-трёх метров и опрокинул его на спину.
— Слушай, никогда не думал, что простой пыж может набить такую шишку! — смеясь, рассказывал он мне после, отсвечивая этой самой шишкой. Потом посерьёзнел, осторожно помял распухший глянцевый лоб.— А ведь и глаз мог выбить, козёл! Ну ничего, я его ещё подловлю...
Он и после армии был такой же шебутной, поколобродил по деревне с годик-другой, чуть не женился на приезжей учительнице, даже ездил знакомиться с её родителями в Балхаш. Но умудрился и там передраться с будущими родственниками и с позором был изгнан из не принявшей его семьи.
Брательник, вновь оставшись один, заскучал и надумал со своим приятелем Николаем Писеговым по кличке Мирза (никто уж и не помнил, кто и за что его, русского, наградил такой роскошной кличкой, которой он ну никак не соответствовал) отправиться в загранплавание.

План у них был такой: заработать побольше денег, добраться до Находки, устроиться там в порт сначала докерами, а потом и моряками. Они подрядились вдвоём побелить все скотобазы в нашем совхозном отделении.
Это всегда делали деревенские бабы — штук двадцать их, стоя на подмостках, с шутками и песнями могли неделями елозить рогожными щётками, обмакнутыми в белила, по глинобитным стенам коровников и телятников. А эти баламуты пообещали управляющему сделать работу намного быстрее и за меньшие деньги.
Управляющий прикинул, какую это экономию ему даст, и хоть и с сомнением, но согласился. И ведь у них получилось! А весь секрет состоял в том, что я раздобыл для брата в райцентре у знакомых строителей краскопульт, вот с его помощью новоявленные отделочники и выбелили в отделении все базы. Причём в два слоя!

Срубили денег не по-детски, рассчитались в совхозе, ни-че-го из заработанного не пропили, что указывало на серьёзность их намерений, и укатили за своей мечтой.
Первое письмо пришло от Рината через месяц. Он кратко сообщал, что они работают в порту Находка докерами, это соответствовало первоначальной части их плана. Потом писем долго не было.
Очередное послание пришло от брата через три месяца. Он писал из Риги, что в Находке у них с Мирзой ничего не получилось, не взяли их в моряки, но вот в Прибалтике всё должно получиться. И снова тишина — месяц, три, полгода.

«В кругосветку ушли наши пацаны!» — решили деревенские и загордились своими земляками. Ага, ушли! Мама забеспокоилась и попросила меня как-нибудь поискать шалопутного братца.
Я пошёл в уголовный розыск Экибастузского горотдела милиции (в Экибас я перебрался в 1980 году) и написал заявление о пропаже родственника.
Рината нашли в Новокуйбышевской колонии. Он там сидел за бродяжничество — тогда это было запросто.

Оказывается, мотался по стране с последним местом прописки в Находке. В Риге их с Мирзой не прописывали, голубая мечта стать моряками дальнего плавания расплывалась, как утренний туман над Балтикой, и они впервые рассорились и разбрелись кто куда.
Мирза с концами — так и пропал где-то без вести, хотя его тоже объявляли в розыск, а Ринат, отсидев свой год, вернулся домой худым, как Кощей, и как будто посерьёзневшим. Отъевшись у матери на домашних харчах, он присмотрелся к бывшей своей однокласснице — немке Катерине, одной воспитывавшей двоих детишек, и они зажили вместе. Так Ринат стал наконец взрослым и вконец угомонился, даже Бараном его перестали называть.

Но в те же восьмидесятые наша сестрёнка Роза вышла замуж и уехала с мужем на БАМ. Они там нормально устроились, жили в посёлке Лиственный на севере Хабаровского края и недурно зарабатывали на железной дороге.
Выдернули к себе овдовевшую к тому времени мою маму — чтобы нянчилась с внучкой. А поскольку в конце восьмидесятых деревне начал приходить кирдык (совхозы разваливались, и единственным источником заработка оставалось собственное подворье), на БАМ решил махануть и Ринат.
Сначала он отправил туда жену с детьми. Потом, закончив все дела по хозяйству (распродав остатки живности и барахла), отправился следом и сам. Дал телеграмму в Лиственный, что выехал в Омск (оттуда неделя поездом до Хабаровска), и... пропал. Прошла положенная неделя его пути в дальней дороге, пошла вторая. А он так и не появился в Лиственном. И не звонит, и не пишет.
Жена его Катя, мама с сестрой переполошились: может, в дороге что случилось? Зная его взрывчатый характер, подумали, что где-то не стерпел и ввязался в драку. А его взяли да скинули с поезда. Да мало ли какие опасности поджидают на наших дорогах одинокого путника?
И отнесли заявление в милицию о пропаже человека. А он через два месяца вдруг объявляется в Лиственном сам. Худой, заросший своими кудрявыми лохмами по самые плечи, но весёлый. После того как обрадованные женщины оттаскали его за волосы, накормили и напоили, брательник соизволил рассказать, куда он провалился на целых два месяца и почему молчал всё это время.

В Омске он в ожидании своего поезда присел на вокзальной лавочке с бутылкой холодного пива в руках. Не успел её допить, как рядом пристроился какой-то мужичок. Попросил закурить, разговорились.
Как он сказал, тоже едет в Хабаровск. Потом вытащил из сумки початую бутылку водки, кривой солёный огурец. Предложил выпить для начала по стопочке: «Остальное в поезде допьём, а может, ещё добавим!» Братан проглотил эту стопку, помнил, что ещё закурил... И — провал.
Очнулся на той же лавочке. Голова гудит, ничего не соображает. Сумка с вещами была под лавкой — её не оказалось. В нагрудном кармане пиджака были деньги, рублей пятьсот,— там тоже хрен ночевал. Даже билет на хабаровский поезд тот ушлый клофелинщик из паспорта вытянул (в те годы железнодорожные билеты ещё можно было покупать и сдавать обратно без предъявления паспорта). Спасибо, хоть сам паспорт не стал забирать, сунул обратно в карман усыплённой им жертвы.
Ситуация — хоть обратно возвращайся на попутках в деревню за двести километров и пускай шапку по кругу, чтобы соединиться с семьёй. Но это был не выход. Однако что же делать?
И тут брательнику, что называется, глухо повезло. На него набрёл вербовщик (ходят такие по вокзалам) — нужны были слесари для работы в частной мастерской по ремонту холодильников. Брат согласился, хотя условия оказались практически кабальными. И всё же за два месяца снова заработал и на билет, и на небольшую «подорожную» сумму денег.

Однако мне он запомнился не этими и другими своими приключениями. Ринат был пластичен, пропорционально сложён, очень легко и стремительно двигался. И вот эта его природная стать сделала его отличным танцором.
Я, когда впервые увидел, как он отплясывает шейк в нашем сельском клубе, ломая своё тело и конечности под самыми немыслимыми углами, буквально обомлел. Это было что-то потрясающее! И танцующие рядом больше глазели на его па, чем были заняты собой и своими партнёрами.
Однажды я вот так приехал в деревню на выходные, и мы зачем-то поехали с Ринаткой на его «ижаке» в другой, соседствующий с нашим селом, райцентр — Иртышск. Так, а зачем же? Да, наверное, пива попить... Ну да. В Иртышске поначалу, когда только пивзавод там открыли, пиво было очень даже недурственное.

До него был рукой подать — пять километров всего. Но через Иртыш. А переправляться надо было на пароме. Сейчас не знаю какой, а в те годы ходил СП-6, на десяток машин.
Вот загнали мы с браткой мотоцикл на нос парома, стоим у борта, курим, сплёвываем в пенную воду — паром взвыл сиреной и уже начал отчаливать.

И тут из «Волги», стоящей под рулевой рубкой, послышалась громкая мелодия лезгинки. В проходе между двумя рядами машин (обычно он бывал занят, но в тот раз оказался свободен) тут же нарисовалась троица джигитов — по виду чеченцев — и начала, манерно выбрасывая руки то туда, то сюда, изображать этот красивый, в общем-то, танец.
Но в их исполнении красивым он, увы, не получался. И как танцорам ни подхлопывали разношёрстные паромные зрители, как ни подзадоривали выкриками «Асса!» — не шла у них лезгинка, и всё тут!

Ну да, ну да, а то я и сам не знаю! Конечно, случись это в наши дни, публика с чеченцами тут же бы затеяла драку, поскольку лезгинка для одних стала своеобразным жупелом, для других — символом агрессии и беспредельщины. Повторюсь — в наши дни, когда межнациональные отношения у нас обострились донельзя.
Но в те годы ещё не было того яростного, непримиримого разделения людей на чужих, пришлых, и своих, коренных. И лезгинка для всех была просто красивым, завораживающим танцем, в который рады были втянуться при её исполнении в ресторанах, на гуляниях все кому не лень. Если, конечно, умели её танцевать.
Эти чеченцы почему-то не умели. Или не хотели раскрыться, как полагается в этом танце.
Ринатка, презрительно прищурившись, пробормотал:
— Да у них, похоже, проблемы с яйцами!
Выплюнул окурок за борт и в два прыжка очутился среди джигитов. Те даже остановились от неожиданности.

А Ринатка сначала вытянулся как струнка, с лёгким прогибом всем своим ладным корпусом назад, выкинул узнаваемым жестом руки вбок от себя в одну сторону, другую, привстал на цыпочки — и пошёл, пошёл, потряхивая в такт музыке кудлатой головой. Восхищённые чеченцы что-то гортанно и вразнобой выкрикнули и стали яростно отбивать ритм в ладоши.
На маленьком паромном пятачке между машинами было тесно, и народ полез на кузова, на мостик рулевой рубки, чтобы лучше обозревать происходящее. А в центре всего этого в вихре лезгинки волчком вертелся мой братан, как-то ещё по-особому пристукивая каблуками, что придавало этому древнему танцу какой-то особый шарм, вносило нотки современных ритмов.
На полным ходом идущем к противоположному берегу пароме творилось что-то невообразимое: кто-то, надув щёки и раскрасневшись, свистел, кто-то от избытка чувств просто орал, кто-то долбил ладошками по кабине машины, как по барабану.

Но вот музыка перестала играть, и запыхавшийся Ринатка вернулся к борту парома, у которого я, так же как и все, заворожённо следил за его танцем.
— Ну ты и дал, братан! — только и сказал я.— Где ты так научился плясать?
— Где, где…— на минуту задумался Ринатка.— Да на танцах. В армии тоже. А вообще у меня само собой всё как-то получается...

И это верно. Он был прирождённым танцором. И как самоучка-музыкант схватывает все ноты на лету, так и Ринатка любой танец мог воспроизвести едва ли не с первого раза. Такой у него был, видимо, талант, который в его жизни достойного применения так и не нашёл.
Ему было всего сорок пять, когда однажды Катерина, жена, не смогла его утром разбудить. Произошла внезапная остановка такого неугомонного когда-то сердца моего брательника.
Тринадцать лет нет его уже с нами. А у меня перед глазами всё стоит эта незабываемая сцена волшебно исполняемой им лезгинки на пароме посреди Иртыша.