Ptisa_Lucy все записи автора Автор Старенький_Ху

«Незримое запечатлевается в стихотворении, в царстве мечты, и затем оно приобретает зримое воплощение. Историк должен отыскать обратный путь, ведущий назад, к сокровищницам».
Эрнст Юнгер

«Умерший, палый лист лежал рядом с головою Вощева, его принес ветер с дальнего дерева, и теперь этому листу предстояло смирение в земле. Вощев подобрал отсохший лист и спрятал его в тайное отделение мешка, где он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности. «Ты не имел смысла жизни, — со скупостью сочувствия полагал Вощев, — лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и погиб. Раз ты никому не нужен и валяешься среди всего мира, то я тебя буду хранить и помнить»».
Андрей Платонов «Котлован»


Когда я читал Маркеса, меня преследовало ощущение какого-то дежавю, чего-то отдаленно похожего, словно пытаешься вспомнить забытую мелодию. И вдруг, как озарение, возникла ассоциация с Платоновым. Что у них общего? Казалось бы ничего. И стили, и жизни совершенно разные. Маркес - это латиноамериканский карнавал, танцы, костюмы из перьев, известность, богатство. Реальность Платонова была совсем другой. Интересно, что их миры почти пересеклись - в 1957 году Маркес приезжал в СССР на молодежный фестиваль. Что символично, в составе колумбийского фольклорного ансамбля.

Но угол зрения, такой отстраненно-сюрреалистичный, у них очень похож. Возьмем Платонова - он как будто все время писал одну и ту же книгу. Прочитал "Котлован" - прочитал их все, другие почти ничего не добавят. Разве что из эстетики можно выделить финальную сцену сражения в "Чевенгуре" - такое ощущение, что Роберт Родригес, снимая финальную битву в фильме "Мачете", вдохновлялся именно ею. Градус безумия абсолютно тот же, эту сцену можно смотреть в качестве экранизации Платонова.

Содержание у Платонова вторично, главное тот сюрреалистичный угол зрения, из-за которого, в сочетании с изобретенным Платоновым "сломанным языком", на котором он писал, возникает ощущение, что книга написана словно роботом про роботов. Про роботов со сбившимися настройками. И этим Маркес похож, хотя он, конечно, явно более совершенная модель. Совсем как живой. Такой Лоуренс из "Мира дикого запада" по сравнению со старым ржавым Терминатором:)

Когда я читал Платонова, перед глазами возникали кадры, как бы следовало делать его экранизацию. Все герои должны двигаться неловко-угловато и говорить слегка замедленно. Полное отсутствие эмоций, интонации а-ля робот:
"Спустившись в убежище женщины, Чиклин наклонился и поцеловал ее вновь.
— Она уже мертвая! — удивился Прушевский.
— Ну и что ж! — сказал Чиклин. — Каждый человек мертвым бывает, если его замучивают. Она ведь тебе нужна не для житья, а для одного воспоминанья.
Став на колени, Прушевский коснулся мертвых, огорченных губ женщины и, почувствовав их, не узнал ни радости, ни нежности.
— Это не та, которую я видел в молодости, — произнес он."
Герои не понимают, что делают. "Сбилась программа".

А как у Маркеса?
"Урсула казалась новорожденной старухой. Амаранта Урсула и Аурелиано брали ее на руки, носили по спальне и клали на алтарь, желая убедиться, что она лишь чуточку побольше младенца Христа, а однажды вечером спрятали в шкафу кладовой, где ее могли сожрать крысы. В вербное воскресенье, когда Фернанда слушала мессу, они вошли в спальню и схватили Урсулу за голову и за щиколотки.
— Бедненькая прапрабабушка, — сказала Амаранта Урсула, — она умерла от старости.
Урсула встрепенулась.
— Я жива, — возразила она.
— Видишь, — сказала Амаранта Урсула, подавляя смех, — даже не дышит.
— Я говорю! — крикнула Урсула.
— Даже не говорит, — сказал Аурелиано.
— Умерла, как сверчок.
Тогда Урсула сдалась перед очевидностью. «Боже мой! — тихо воскликнула она. — Так это и есть смерть»."
Это один мир, одна вселенная.

Почему Платонов писал именно это и именно так? А он в аллегорической форме описывал что видел. Ведь написано это в 1920е годы. От дореволюционной русской культуры в этом новом мире отказались, а советская культура на замену еще только создавалась. Но ведь культура - это и система взглядов и представлений о мире, и бытовые привычки - модель поведения в повседневной жизни. Вне рамок культуры человек не знает, как себя вести в обычных ситуациях, превращается в "робота". В этом промежуточном состоянии люди и оказались. «Как будто кто-то один или несколько немногих извлекли из нас убежденное чувство и взяли его себе.» - говорит герой Платонова.

На «вечные вопросы» тоже один и тот же угол зрения.
«— Администрация говорит, что ты стоял и думал среди производства, — сказали в завкоме. — О чем ты думал, товарищ Вощев?
— О плане жизни.
— Завод работает по готовому плану треста. А план личной жизни ты мог бы прорабатывать в клубе или в красном уголке.
— Я думал о плане общей жизни. Своей жизни я не боюсь, она мне не загадка.
— Ну и что ж ты бы мог сделать?
— Я мог выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного смысла улучшилась бы производительность.»
Нет готовой формы воплощения «счастья», нет типового уклада жизни, ему соответствующего, задаваемого культурой. Люди не знают, как им жить.

Герой Маркеса тоже искатель, но несколько в другой области:
«Между тем Мелькиадес … предоставил свою лабораторию дагерротипии для бредовых опытов Хосе Аркадио Буэндиа: последний решил добыть с помощью дагерротипии научное доказательство существования Бога. Он был уверен, что посредством многоступенчатого процесса наслоения снимков, сделанных в нескольких местах дома, он рано или поздно обязательно получит дагерротипное изображение Господа Бога, если тот существует, либо положит раз навсегда конец всем домыслам о его существовании.»
Сразу вспоминается надпись-девиз на флаге Бразилии – «Ordem e Progresso» («Порядок и прогресс»). Это кредо позитивизма – идеологии, обожествляющей науку и отрицающей существование всего, что не может быть обнаружено научными методами. Получилась жестокая, но точная пародия на нее. Абсурдность действий героя вполне платоновская, да и сами идеологии позитивизма и коммунизма близки. Если бы в СССР 1920х существовала доступная простым людям фототехника, герой Платонова, занимающийся тем же самым, смотрелся бы в его книгах вполне органично.

Похожесть Маркеса многое говорит о латиноамериканской культуре. Хотя это видно и из ее истории. В 19 веке страны Латинской Америки перестали быть частью Испанской и Португальской колониальных империй и стали независимыми. И это были первые в истории деколонизированные страны (если не считать США, которым удалось отделиться, как часть метрополии).

По их истории видно сразу и все. Возник типовой сценарий политической жизни деколонизированной страны, с железной последовательностью повторявшийся в новых странах в 20 веке. Обрыв связей с метрополией приводил к резкому падению интеллектуальной и культурной жизни. Недавно бывшие тихими провинциями, новые страны начинали кувыркаться - там начинались постоянные перевороты, гражданские войны, революции. Латинская Америка кувыркалась более ста лет. Амплитуды кувырков сильно соответствовали составу населения. Чем больше в стране было испанцев - тем было спокойнее. Дело было, конечно, не в происхождении, а в уровне культуры. Испанец с детства читал Лопе де Вегу, а индейцы больше интересовались аяхуаской.

Новые страны были вынуждены позиционировать себя как "не Испания". Они старались акцентировать внимание на индейских цивилизациях и традициях. К чему это приводило в культурном плане? Язык у них с Испанией был тот же - а миры теперь становились разные. У одних Сервантес и Суарес - другие в 20 веке дошли до Кастанеды и Маркеса. «Магический реализм». А так - сомбреро, текила и кукарача.

В "Сто лет одиночества" есть красивая сцена. В городе начинается эпидемия - его жители заболевают странной болезнью, которая приводит к потере памяти. Они забывают даже названия окружающих их вещей и как ими пользоваться - и вынуждены вешать на них таблички с пояснениями. Они забывают все. Забывают кто они и откуда.

Их спасает пришедший в город цыган. Он дает им какое-то снадобье и болезнь проходит. Они вспоминают. Но настоящие ли появившиеся у них воспоминания? Ведь на цыгана в этом плане надежды мало. Кто знает, что он им туда подмешал.

Когда-то у них был Веласкес с кистью - а теперь они будут помнить только Сикейроса с ледорубом.


- Благородный идальго, позвольте! Прошел сигнал:
Вы признайте, что кончилась ваша война. И дома
Ожидает вас молодая ваша жена
И сплетает ковры для комнат, что вам знакомы.

- Нет, простите! Война не окончится тысячу лет!
Значит, тысячу лет – буду отдан иной сеньоре.
Поднимаются мертвые. Двигаются на свет.
Все идут туда, где бесслезное плещется море.

(…)
- Дорогой мой, я знала, что ты не узнаешь меня.
Ныне падает в мертвую землю мой дождь, дрожа и звеня.
Как тогда – когда клялся ты в жизни со мной быть и в смерти.
Открывай же глаза и снимай свой доспех. Броня
Не поможет в красных владеньях Санта Муэрте. (с)