Я сотни раз уже бывал в этом городе, В этом аэропорту, который не переношу на дух. Всё как обычно - регистрация, посадка... Пристегнуть ремни и в иллюминатор лицезреть высоту Но в этот раз не так, будто внутри щелчок - Какая-то тревога хоть и не пойму о чём. Может он не взлетит? И всё это не бред? Теперь идти и, пока не поздно, сдать билет! На инстаграме твоё фото около кого-то Где-то на одном из тысяч кресел сотни самолётов, Сделано пять минут назад без подписи локации... И, теперь уж точно, мне нет смысла оставаться! Сердце бьётся так, будто чувствую страх, Но я спокойно и уверенно взошёл на трап И вдруг оцепенел на месте, Когда увидел тебя, сидящую на соседнем кресле (C)
Обманите меня... но совсем, навсегда... Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда... Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум...
И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке...
А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман...
Обманите и сами поверьте в обман.
Когда теряет равновесие твое сознание усталое, когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба,
когда плюет на человечество
твое ночное одиночество, —
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими ее могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими ее дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.
Да. Лучше поклонятся данности
с убогими ее мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.
им казалось, что если все это кончится - то оставит на них какой-нибудь страшный след: западут глазницы, осипнет голос, деформируется скелет, им обоим в минуту станет по сорок лет, если кто-то и выживает после такого - то он заика и инвалид. но меняется только взгляд, ни малейших иных примет, даже хочется, чтоб болело, но не болит
джульетта давно забыла про яд, перешла на водку. ей вместо ромео кай наливает в ледяную стопку, морщится. отворачивается - "где же герда?",
а тем временем почти седая уборщица
(седая она от горя)
над розой плачет у своего соседа.
сосед запрыгивает на окно -
"дура ты, не смешно!"...
он все еще грезит о неверленде,
хотя как он туда - без венди?
как думаете, ей с ромео лучше?
как и любому не с тем -
вряд ли.
в этом стихотворении слишком много тире,
а я вместо снега, если честно, хочу дождей.
наверное, я выбрала не тебя.
на сегодня больше нет новостей.
У меня — синяки под глазами и ребра торчат. Я была поставлена вами на роль палача. У меня — голубые озера на месте глаз. В прошлой жизни меня от позора Господь не спас. Я была вам сестрой; я была вам больным клеймом. Я любила женщин, и буду любить потом.
И однажды меня настигнет реванш клинка,
И все жертвы мои возвратятся, чтоб дать пинка.
Палачу отвесить пенделя, и топор
Опустить на того, кто держал его до сих пор.
Кто судил их — пускай и не по своей вине.
Любовь к женщине дают в наказание.
Любовь к женщине дают в назидание.
Мол, смотри, что могло бы, и будь же наедине
Со своими мыслями. Молча живи и пусть
сталь в крови закаляет нервный нестройный пульс.
И когда я умру, кто-то вскроет мой организм
И присвистнет: что за проклятье и атавизм?
Что за фигня? С костяшек вся кожа слезла
И каждая косточка сделана из железа.
Запомни меня надолго,
Как лучшую из набора,
Как лучшую из брюнеток,
Как лучшую из ненужных…
Запомни меня и только…
Я вместе сложу приборы,
К губам приложу салфетку,
И кончится этот ужин.
Запомни меня по стонам,
По вспоротым бритвой нервам,
По странным мечтам о клетке,
По чистому цвету кармы.
Из тысячи лже-историй
Мою напечатай первой,
Читай ее очень редко
И плачь, вне предела камер.
Запомни меня дикаркой,
Запомни меня своею,
(Я в чем-то твоей останусь…)
Читай мою переписку…
Запомни меня подарком
Кому-то на День рожденья…
Мне кажется, я теряюсь
И больше не буду
Близко…
да кто ты такой, чтобы тушью да по
щекам;
чтобы близкие - указательным у виска;
чтобы течь по тебе проломленной тонкой
крышей. почему ты меня упорно не хочешь
слышать? да кто ты такой, чтоб марать на тебя
листы;
чтобы рифмами откреститься от пустоты;
я писала тебе. без ведома адресата. почему ты остался точкою невозврата? да кто ты такой, чтоб ломать о тебя
хребет;
чтоб встречаться с другими, думая о
тебе;
чтобы вшить тебя в кожу и прирасти
случайно. почему ты не отвернул меня изначально? да кто ты такой, чтобы резать, но без
ножа;
чтоб горячими пальцами сердце моё
держать;
чтобы имя твоё в душе отражалось
болью. почему тебя прокляли стать для меня
любовью?
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!
Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.
Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой; под белеющим буруном,
И когда пылает запад и когда горит восток.
Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, -
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленье
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.
Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.
Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу - ты смеешься, эти взоры - два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
мне прошлой ночью снился корабль, идущий ко дну,
и ты, но даже во сне ты оставляешь меня одну;
я просыпаюсь, под рёбрами что-то мается и горит,
у меня хронический октябрит.
симптомы просты: обнаруживать шаг за шагом чужое там,
где когда-то было знакомое и родное,
исходить чёрной кровью, откачивать литры густого гноя
из сердца, бесноватого, как тамтам,
отстреливаться от страха, идущего по пятам,
говорить о пустом, покуда листья ещё кружат,
смеяться так, что рамы оконные дребезжат;
милая, как ты красива и как свежа,
только вот счастье — абсолютно не твой жанр,
мне очень жаль.
мёрзнут руки — непривычно, любовь не носит перчаток,
реки черны, а дождь прозрачен, словно младенческая слеза;
эта осень должна была оставить на мне какой-нибудь отпечаток:
она мне выклевала глаза.
Я приеду к тебе. Улыбнутся смущенно вокзалы. И рванется навстречу нежданному счастью такси. Я приеду к тебе. Я так много еще не сказала. Я о стольком еще не успела тебя расспросить.
Я приеду к тебе. Впереди три часа – это много. Три часа – долюбить, дожелать, домечтать, досказать… Я приеду к тебе. Будет скатертью падать дорога, Будут счастьем светиться смешных светофоров глаза.
Я приеду к тебе. Будет в небе метаться по следу Наших прошлых невстреч сизокрылая птица-беда… Успокойся, мой бархатный… Я никогда не приеду. В твой бесценный мирок не пустили еще поезда.