все записи автора

001. Моя первая вычислительная машина

Минск-22

Моя первая машина случилась много раньше первой программы. Нетипично для людей нашего поколения, обычно сводивших знакомство с компьютерами (тогда их называли «ЭВМ») в студенческие годы, осваивая программирование. Причем, многие программы-то писали, сдавали их на счет, получали распечатки с результатами, а саму машину, бывало, и в глаза не видели. У меня сложилось иначе: летом 1966 года, помню, как раз начались каникулы, я – тогда еще мальчишка – пошел работать...

И сразу же отвлекусь в сторону. Живя на Западе, мы привыкли к тому, что подростки работают. В каникулы повсеместно, но и во время занятий – в вечерние часы. Сообразно со своей никакой еще квалификацией: везде, где надо что-то разносить, укладывать, убирать, помогать, стоять за кассой и т.д. Это – норма. В стране победившего социализма, в государстве рабочих и крестьян, где с утра до вечера воспевались радости труда, родители изо всех сил оберегали своих чад от этой самой радости. Причем, речь не об избалованных отпрысках партийно-советского начальства – такие на нашей задымленной, грохочущей привокзальной окраине и не водились, но о детях простых работяг, что населяли облупленные панельные пятиэтажки. Считалось нормой, когда до окончания школы, а фактически – до армии, здоровенные великовозрастные балбесы шлялись по улицам, изнывая от безделья. И если паренек шел работать – это был знак беды. Это означало, что отец-слесарь пьет беспробудно, а мать-уборщица не в состоянии сама поднять троих детей. Так что новость, что де сынок главного инженера стройтреста, по тамошним меркам – богатея, пошел работать, это... Это было воспринято соседями весьма неодобрительно: кто видел здесь свидетельство ненасытной еврейской жадности («даже сына не пожалел, погнал на заработки»), кто – коварный еврейский умысел пропихнуть сынка в ВУЗ, загодя готовя ему привилегированный «рабочий» статус, кто что еще, но какая-то еврейская хитрость обязательно должна была быть. И она таки была!

Отец был в ту пору увлечен идеей «строительства с колес». Это когда все конструкции и материалы, потребные на стройке сегодня и сейчас, именно сегодня и сейчас подвозятся. Ничего необычного, так в нормальных странах и строят. Но вспомним, как выглядела типичная советская стройка (фильм «Операция Ы»: «надо Федя, надо») – огромная территория, заваленная кирпичем и панелями, досками и стеклом, рубероидом, металлом, столяркой... Все это месяцами мокло, ржавело и гнило под открытым небом, буквально взывая к окрестному населению: «ну укради, укради же меня, пусти, наконец, в дело в своем гараже или на даче»... Так вот, отец переманил из Киева молодого, амбициозного кандидата наук и тот возглавил центр комплектации строительства, где установили первую в нашем городе вычислительную машину «Минск-22». Они приятельствовали, частенько встречались в неформальной обстановке – по выходным, на природе, так что я присутствовал и слушал, раскрыв рот. Это было время, когда компьютер казался чем-то фантастическим, а программист в глазах мальчишки недалеко отстоял от мага-волшебника. Только вышел и мгновенно стал сверхпопулярным «Понедельник начинается в субботу». И вот, оказывается, в получасе ходьбы от нашего дома стоит это чудо расчудесное. Понятно, как я туда рвался. Отец же говорил, что не знает, удастся ли мне поступить в институт и получить диплом, но уметь зарабатывать и кормить семью я обязан. А при нынешнем (т.е. тогдашнем) увлечении вычислительными машинами работа где-то рядом с ними может, пожалуй, кормить. Так что он договорится с начальником центра и меня возьмут туда на летние месяцы. Ну, а дальше – как себя проявишь...

И вот я попал в вычислительний центр (ВЦ). Занимались они тем, что сейчас называется логистика. К концу первой смены приходили отчеты за сегодня и заявки на завтра. Их сверяли с календарными планами, утрясали и формировали наряды. На ЭВМ расчитывали загрузку и маршруты автотранспорта и печатали путевые листы. Также печаталась куча репортов и (вот это интересно) эдакий наглядный отчет, который можно отнести к отдаленным предкам современной деловой графики: на барабанном скоростном принтере АЦПУ-128 (совершенно фантастическая по тем временам машина) выпечатывались диаграммы Ганта. Цвета, конечно, не было, но разными «по густоте» символами достигался зрительный эффект градаций серого. Много позже схожая работа оставшихся безымянными программеров-художников привела к появлению целого направления компьютерной живописи. Помните Мону Лизу, Чебурашку или портрет Эйнштейна на «АЦПУшной» распечатке? Вблизи видишь мешанину букв, цифр, точек, звездочек; отодвигаешь лист от себя и... магически проступает картина из филигранно подобранной мозаики знаков. Это ныне утраченное (как византийская мозаика) искусство расцвело в 70-е годы и погибло в 80-е с появлением матричных, а затем – струйных и лазерных принтеров (потом еще и цветных), которые позволяли распечатывать графические изображения (впоследствии – с фотографическим качеством). И все, прогресс технологии убил искусство – банальная история...

Итак, я стал работать на ВЦ мальчиком-куда-пошлют-подай-принеси и был готов там хоть полы мыть, только бы не изгнали меня в конце лета из обретенного рая. Освоил подготовку перфолент, делал сверку данных (сверхнуднейшая работа). И постепенно стал там своим, пришелся ко двору. Работа на ВЦ кипела во вторую смену, а доделывалась в третью (туда меня, как несовершеннолетнего, не ставили). Причин бросать работу с началом учебы, равно как и переходить в вечернюю школу, не было – я продолжал учиться в дневной. Но... очень быстро отдалился от одноклассников: они оставались детьми, просившими у родителей пятиалтынный на мороженное, а я уже был взрослым – получал аванс и получку. Поначалу меня оформили учеником с окладом в 30 рублей, потом я стал оператором подготовки данных и наконец – оператором ЭВМ. Это уже была карьера! К программированию меня, естественно, не подпускали, там колдовал сам начальник – Игорь Владимирович – с помощниками. Моя обязанность была запускать задачи, т.е. аккуратно вводить перфоленты, сматывать их, укладывать в коробки, туда же прилагать полученные распечатки (широкую алфавитно-цифровую печать АЦПУ-128 берегли, поэтому для всяких отладок использовалась «стрекоталка» – принтер, печатавший только цифры и еще пару значков на узкую ленту, наподобие кассового аппарата). Ну и конечно, для каждого прогона надо было установить магнитные ленты (лентоводов было восемь), причем не напутать, какую в какой, а в конце работы все аккуратнейшим образом снять и разложить по местам...

Магнитные ленты были самой примечательной особенностью машины «Минск-22» (самой эмоционально примечательной) и заслуживают отдельного параграфа. Это были очень толстые, очень неэластичные коричневые ленты шириной в четыре, а то и пять дюймов. Без бобин. Вы представляете себе, без бобин! Как же с ними работать? А вот как. В лентоводе были два кармана, открытых сверху, – как два невероятно глубоких стакана. Надо было ухватить пальцами конец туго смотанной ленты и бросить моток в один карман, затем конец ленты протиснуть между магнитными головками и встромить в другой карман. В процессе движения, а лента использовалась как устройство прямого (!) доступа, она перемещалась между карманами, укладываясь там прихотливыми волнами (передняя стенка кармана была стеклянной и можно было любоваться). А чтобы лента не проскользнула целиком в один из карманов, по концам ее обычным дыроколом делались отверстия. В лентоводе же стояли специальные лампочки и светодатчики, которые должны были (по идее конструктора) стопорить ленту в последний момент. Ну да, как же! Каждые пару часов в одном из лентоводов лента «просклизывала» в карман. Тут-то и начиналась потеха... Как мы знаем из великой русской литературы наш великий народ – великий мастер по преодолению препятствий, им же воздвигнутых. Итак, когда лента «просклизнула», надо прежде всего... успокоиться, привести себя в состояние полной философской отрешенности и созерцательности, ибо дело тебе предстоит долгое, как зимняя рыбалка. Метафора тут неслучайна: надо встать на специальную табуреточку (поскольку верх кармана выше твоих плеч, а руки не должны уставать) и взять в руки «удочку» – специально же изготовленный из сталистой проволоки гибкий двухметровый прут с крючком на конце. Ну... вперед! Запускаем удочку в карман. Помните, на конце ленты есть отверстие, проделанное дыроколом. Вот за это отверстие надо зацепить ленту крючком. Ерунда, говорите? Да только лента, она укладывается в кармане как ей заблагорассудится и вам очень повезло, если конец ее лежит сверху и вы его видите. Обычно же он заныривает куда-то вниз и надо этого прихотливо свернувшегося удавчика осторожно поглаживать-постукивать, чтобы кольца его легли как-то иначе – а вдруг кончик и высунется. И осторожно! На ленте ценнейшая информация – результаты трехчасового счета. Поцарапаешь, повредишь магнитный слой – амбец! А время меж тем тикает, а отчеты надо в трест отсылать... А ты стоишь на табуреточке и удочкой вверх-вниз, дерг-дерг, вверх-вниз, дерг-дерг... Вы представляете, чтó тут высказывалось в адрес несчастного конструктора этого чуда и его родственников по материнской линии? А вот и зря, кстати. Если нервничаешь, никогда не выудишь... Я был непревзойденный удильщик магнитных лент. Жаль искусство это не успело оформиться в вид спорта (ленты сняли с производства), а то завоевывал бы медали высшей пробы. Но и без медалей талант сей немало поспоспешествовал моему карьерному росту...

А между тем Игорь Владимирович начал еще преподавать в пединституте. В нашем ВЦ стали появляться его страждущие ученики со своими курсовыми. И тут я с удивлением обнаружил, что эти старшие (!) на три-четыре года студенты (!!) и, главное, студентки (!!!) обращаются ко мне с искательными улыбками. Что я в их глазах – местный бугор, авторитет, с легкостью щекающий их несчастные задания типа «отсортировать массив чисел, используя»... Та-а-ак! Сопливые одноклассницы были позабыты окончательно. Жизнь удалась!..

А тем временем стали монтировать вторую машину – новейшую, только начался выпуск – «Минск-32». Мне она сразу понравилась. Это был уже настоящий, серьезный мэйнфрейм: шесть нормальных лентоводов (ленты в бобинах, прощайте удочки!), перфокарточный ввод-вывод (по сравнению с перфолентой это колоссальный прогресс, оценить который может только тот, кто хорошенько надолбался с перфолентами). Конечно, скоростной АЦПУ, никаких «стрекоталок». Быстродействие, память 64 килослова (в слове 37 бит) – супер! И самое поразительное – магнитные барабаны (вот забыл, сколько их было штук). В конце 60-х и первой половине 70-х «Минск-32» был самой популярной машиной (вне академической и военной сфер), неприхотливой, на редкость удачной. В ней как будто был угадан тот максимальный уровень сложности, который возможен в массовом (и не военном) изделии советского хайтека. Но... поработать толком на этой симпатичной машине мне так и не довелось. Я заканчивал школу. Надо было пытаться поступать в институт. И поступать как «производственник», брать бумагу с работы, где я числился на «пролетарской» должности. Все это, по идее, должно было как-то ослаблять тяжкое бремя пятой графы...

Почему я так не поступил? Не знаю, по наитию. Я ведь закончил нормальную, не вечернюю школу, чего с «рабочей молодежью» не бывает. Думал, как же буду там доказывать, что я не верблюд? А ведь прицепятся, как пить дать. Да, ну его к лешему, прикинусь обычным школьником. Так и поступил в институт в Киеве, причем, на дневное отделение (чтоб увильнуть от солдатской службы в Советской Армии). И пришлось мне из родного ВЦ увольняться. И оказалась у меня на руках трудовая книжка, о которой в институте никто не знал. Но это уже совсем другая история...
 

---

002. Мои первые программы

Итак, проработав несколько лет и привыкнув дважды в месяц получать в кассе хоть небольшие, но деньги (и пусть бóльшую их часть сразу отдавал маме, но делал это по своей воле и чувствовал себя мужчиной), я стал студентом в столичном Киеве и в то же время как бы вернулся в детство. Поселился на раскладном кресле в проходной комнате у бабушки с дедом. Было тесно. Днем для занятий использовался обеденный стол, а на ночь я под столом раскладывал пресловутое кресло и акробатически туда заныривал, так что наружу торчала только голова и плечи. А еще у меня была своя полочка для книг... Ну да ладно, ерунда. Отец каждый месяц передавал деду какую-то сумму на мое пропитание и мне выдавал на мелкие расходы. Вот эта подзабытая уже жизнь на иждивении меня донельзя угнетала. Нужно было искать заработок. Но где? Обычное студенческое хождение на станцию разгружать вагоны было разовым приработком, шальными деньгами, которые тут же в той же компании пропивались. Не для меня. Вообще, уже тогда сформировалось стойкое убеждение, что если есть голова, то руками работать как-то некошерно. Не окупает себя. Это было время расцвета стройотрядов и кому же туда ездить, как ни студентам строительного факультета строительного института. Я не ездил ни разу...

Ну ладно, первый курс. Тяжело на нем потому, что идет дрессировка: научают трудиться тех, кто к этому способен, и отсеивают остальных. Я же был так вышколен на своем ВЦ, что маялся от избытка свободного времени. А для трудоголика нет мучения тяжче... И вот иду как-то мимо кафедры строительной механики и вижу на доске объявление, что дескать приглашаются желающие на факультатив по алгоритмическим языкам и программированию. Со строительной механикой студенты знакомились аж на третьем курсе (те, кто выживал после сопромата). А я – салага-первокурсник. Да ладно, думаю, что я теряю – погонят, так погонят. Постучался, зашел. Сидят немолодые (по моим тогдашним меркам) мужчины лет 25-27-ми. Аспиранты, как потом выяснилось. Я говорю: «так мол и так, хочу заниматься программированием» — «А что ты об этом деле знаешь?» — «Да вообще, немного знаю — отвечаю, — три года оператором ЭВМ проработал». Тут все головы ко мне повернулись и в глазах вижу явный интерес: «ну-ка, ну-ка расскажи подробно, где, на каких машинах, что умеешь?» Рассказываю. — «А про БЭСМ-6 слыхал?» — «Вот именно, что слыхал» — «А хочешь?» — «Ха, что за вопрос?» — «Слушай, на кой тебе этот факультатив. Нам тут оператор нужен»... В общем, выясняется, что лаборатория при кафедре арендует машинное время на единственном в Киеве суперкомьютере БЭСМ-6, который стоит в Институте Кибернетики. Понятно, что злобные киберы все дневное время себе забирают, а на ночь, чтоб машиной пользоваться, лаборатория должна выставлять собственного оператора. Ну и кто, не доцент же пойдет. Ясен пень, что аспирант. А они – люди солидные, семейные. Когда дома молодая жена, большой интерес в машинном зале ночи проводить в обнимку с «бармалеем» (это такая кликуха была у карточного перфоратора за утробное урчание, с которым он выплевывал из своего нутра перфокарты). Короче, если согласен, то сегодня в ночь выходим. На месте себя и покажешь. Условия такие: три ночи в неделю (тут они наврали малость – бывало и четыре, и пять, а в авралы – так и все семь, и с вечера пятницы безвылазно по утро понедельника), волонтером без оплаты (тут чистую правду сказали), но зато де – намекнули – перспективы открываются по части аспиратуры там, защиты (ага, у еврея, как же). Я был в восторге и... в ту же ночь начался мой роман с БЭСМ-6, длившийся пять лет – немалый кусок жизни. И если первые мои машины «Минск-22» и «-32» были как полудетские (платонические) влюбленности, то с этой – настоящая, серьезная, взрослая любовь, имевшая вполне ощутимые плоды: я стал профессиональным программистом и заработал кучу денег. Это как же, ведь волонтером работал? А вот так, расскажу. Но сперва – о самой машине.

БЭСМ-6

Думаю, БЭСМ-6 – величайшее достижение советского компьютеростроения, лучшая машина, созданная за 40 лет этого самого -строения (от выпуска МЭСМ в 1951 и до 1991 – завершения советской истории), последний шедевр академика С.А.Лебедева. Кто входил в машинный зал (именно зал – метров 200, не меньше), сразу ощущал – да, это суперкомпьютер! Огромные, уходящие вдаль, теряющиеся в затемненных глубинах зала ряды серых шкафов. Линейка лентоводов, их было штук 16, если не больше, – ленты располагались вертикально друг над другом (уникальный дизайн), так что шкафы были узкие и таких вот узких на беглый взгляд было столько, что крайние сливались, как сливаются лица солдат в шеренге. А за лентоводами в полумраке тяжко гудят магнитные барабаны на массивных чугунных станинах и ты физически ощущаешь их чудовищную энергию (к слову, много позже был свидетелем, как со шпинделя сорвался магнитный диск, который супротив барабана, что велосипед против «харлея»; так вот, этот диск прорвал, будто картонные, три шлакоблоковые перегородки, покрушил по пути шкафы с бумагами, ворвался в бухгалтерию и там наполовину вгрызся в кирпичную стену – счастье, что случилось это в обеденный перерыв и обошлось без жертв)... У входа в зал – устройства ввода-вывода. И сколько же их! Для перфокарт, для перфолент. Два барабанных принтера (АЦПУ) молотят беспрерывно, на глазах тают толстенные пачки белой фальцованной бумаги, складываясь в приемный поддон уже отпечатанными... А посредине – центральный пульт управления: из четырех секций, состыкованных под углом и как бы обнимающих оператора полукругом. На пульте – тысячи мигающих светодиодов, индицирующих состояние ячеек памяти, регистров и т.д. (кстати, эти лампочки были набиты столь плотно, без зазоров, что образовывали гигантский, в несколько квадратных метров, экран – как на стадионе – и на этом экране, загоняя в соответствующие ячейки нужные значения, умельцы выводили движущиеся картинки: вот вино льется из бутылки, наполняя бокал, потом из бокала в рот или вот лунный модуль отделяется от корабля и садится на Луну; если не ошибаюсь, первые интерактивные игры были сделаны именно с визуализацией на центральном пульте БЭСМ-6 – еще одна забытая страничка компьютерной истории).

До сих пор помню, какое невероятное впечатление производило одновременное бешеное вращение магнитных лент и непрерывная печать – наглядная демонстрация работы многозадачной операционной системы разделения времени с пакетным планировщиком заданий и спулером печати (прошу прощения у непрограммистов, – наглядная демонстрация чисто конкретной крутизны). На прежних машинах достичь такого эффекта было невозможно, там ты сам пошагово инициировал работу машины, которая ощущалась именно машиной, от тебя зависящей. Кстати, современные десктопы и лаптопы, при всех их наворотах, занимаются ведь тем, что по-всякому реагируют на клавиатуру и мышку, т.е. по сути – исполняют приказы человека. К тому же они маленькие. А современные сервера в датацентрах доступны только специалистам, да и нет в них уже ничего такого массивно-вращающегося. Выходит, впечатление тогдашнее – не воспроизводимо. Кто сам не видал, пусть поверит на слово: это ощущение отдельной от тебя чудовищной мощи, какого-то зверя, живущего своей жизнью. И вот ты должен его обуздать, навязать ему свою волю, направить его энергию туда, куда тебе (а не ему) надобно. Это пьянящее ощущение власти делало работу с суперкомпьютером неодолимо притягательной, как наркотик...

Конфигурация машины постоянно наращивалась. Поначалу памяти было 32 килослова (по 48 бит), потом ее учетверили. Где-то, кажется, в 1970 году появилась ОС «Диспак» и к машине подключили дисплеи Videoton – маленькие такие, аккуратненькие, показывали всего 16 строк текста. Всего?! Это была подлинная революция в общении с компьютером – программист сидел за экраном, правил программу, не сходя с места отправлял на отладку-счет и на экране же видел результаты... Вообще, машина была на удивление современная. Судите сами: виртуальная память страничной организации со своппингом на барабаны, мультизадачность, защита памяти, конвейеризация... Ну все, все, остановился с техническими подробностями...

Итак, я стал работать ночным оператором на БЭСМ-6. Вечером заходил в лабораторию и забирал задания: колоды перфокарт и ленты. Моя задача была в том, чтобы как можно оптимальнее спакетировать эти задания: совместить, к примеру, долгий расчет с серией коротких отладочных прогонов, приняв во внимание кому сколько потребно лентоводов. Планированием пакетов занимался и сам компьютер, но с человеком ему не совладать: из нормативных восьми часов счета я неизменно «натирал» не меньше полутора в свое личное, безраздельное пользование. Такой себе многотонный персональный компьютер получался. И вот это «свое» время я тратил на освоение программирования. А даже если б и не хотел осваивать – пришлось бы. Аспиранты давали программы на отладку и говорили: «ну, ты там глянь, чего-куда, если что не так». Действительно, ошибся человек в пробивке карты, не ту букву ввел или там запятую пропустил. Формально я должен был распечатку с опечаткой забрать и утром страдальцу вернуть – все, его проблемы. Но что я, не могу тут же подправить и целые сутки (до следующей ночи) человеку сэкономить? И иметь, как результат, с ним хорошие отношения? Понятно, как я поступал – старался помочь, как мог. А чтобы мочь – штудировал ФОРТРАН, первый мой язык программирования. В ту пору еще и книжек по нему не было, мне вручили самодельный том с отвратительно «отрэмленной» (помните этот советский ксерокс?) инструкцией по CERN-FORTRAN. Чуть позже появилась книжка Мак-Кракена и Дорна «Численные методы и программирование на ФОРТРАНе». В коричневом переплете. Она до сих пор со мной – сорок лет. Всего-то. Конечно, давно ее уже не читаю, но берегу как память...

Первая программа, которую не писал, но дописывал, был популярный в то время «наборщик» (программное имя «CONSUM»). Это была программа форматирования текстов, набираемых на перфокартах. Первая позиция карты резервировалась для управляющего символа. Осталось в памяти: ‘I’ – начать абзац, ‘C’ – центрировать строку, ну и так далее. Уже в те годы программа интенсивно использовалась для подготовки разных руководств и инструкций. Хотя на тогдашних принтерах был только один регистр (прописных) букв и тексты получались не шибко красивыми, но зато не было в машинных залах удушающего гэбистского контроля за подготовкой и (в особенности) копированием документов. Ведь самый невинный технический текст размножить без санкции «товарища майора» можно было только подпольно, за бутылку и с определенным риском. А на компьютере – печатай себе, кто тебя проверит. (К слову: вот ведь что интересно. Знали, знали ведь гэбнюки, что народ в машинных залах на принтерах не только инструкции по программам, но и Высоцкого, и Стругацких, и Мандельштама с Ахматовой, и – страшно вымолвить – Солженицына печатает. Знали! А ничего, вот ничегошеньки поделать с этим не могли. Странно. С машбюро, с РЭМами, со светокопировками – без проблем: железная дверь и марш за разрешением в первый отдел. А с компьютерами как? Железную дверь поставить, шмонать на выходе? Лейтенанта рядом с каждым принтером посадить? Вроде и можно, а вот – хрен! Где-то читал, что именно компьютер (и особенно – персональный) похоронил Советский Союз. Что-то в этом есть)... Так вот, сперва заказали мне встромить в наборщик переносы слов по правилам русской грамматики, каковой алгоритм имелся, но написанный на АЛГОЛе. Справился. Потом добавил туда полноценную подсистему табличного форматирования, обрамление страниц рамками (по стандарту ЕСКД) и наконец – режим двухпроходной печати на листе по две страницы и с двух сторон так, чтобы после фальцовки-разрезания получалась книжечка...

После «наборщика» ученичество мое кончилось. Я получил для изучения опять же самодельную, отпечатанную на машинке, со вписанными от руки формулами, книгу Зенкевича «Метод конечных элементов» (изумительная по простоте, доступности изложения книга!), которую надлежало проштудировать и включиться в основную работу лаборатории. Проштудировал, что очень помогло в учебе: фатальный для многих, зловещий «Сопромат» Беляева читался после Зенкевича без особых проблем. И в основную работу включился, честно писал свои кусочки для разрабатываемой в лаборатории большой системы прочностного анализа. Честно, но... без фанатизма. Во-первых, понимал, что «хоть гопки пляши», а в аспирантуру меня не пропустят. А во-вторых, протопталась к тому времени тропинка, чтоб деньги зарабатывать. И немалые деньги.

Почти весь первый курс я проучился, будучи единственным евреем на потоке. Как вдруг появился (по переводу) соплеменник. Мы сразу друг друга заметили и подружились. Он был старше меня, закончил техникум, поработал в Киеве в проектных конторах, поступил (киевлянин) в институт в другом городе и вот – перевелся, наконец, домой (обычная история). Намеревался он немедля начинать работать. Стипендия ему (как и мне) хотя бы и при круглых пятерках не полагалась – у нас в институте она назначалась не по успеваемости, а по «социальной справедливости»: детям рабочих и селян – да, детям инженеров и прочих интеллигентов – фиг. Впрочем, хоть бы и была – как на нее прожить взрослому парню? И мне уже мое иждивенчество в печенках сидело. Тут мы сразу пришли к согласию. Вопрос, где? А там, где он раньше работал, в расчетном отделе считать колонны, фундаменты, фермы, подкрановые балки. Работа эта сдельная, оплата от числа «форматок» (листов, заполненных формализованной записью последовательности расчета). Вычисления, естественно, делаются на арифмометре или на клавишной вычислительной машинке – это был тогда в большинстве киевских проектных контор самый передовой рубеж, cutting edge, последний писк моды. (Какие там компьютеры? На весь город – десяток наберется). Ага-а-а! В голове у меня начал вырисовываться бизнес-план... Проблема только, как устраиваться на работу. У него-то, у товарища, есть родственница домохозяйка, которая, чтобы стаж ей тикал, готова свою книжку положить, а вот как тебе? Да без проблем – у меня дома лежит собственная трудовая! Немая сцена...

Тут надобно бы пояснить молодым читателям, что все мы в совчине были государственными рабами. Когда приходил человек на первую свою работу, на него заводилась трудовая книжка, где в дальнейшем фиксировались все места его службы, должности, квалификация, награды и взыскания – все! Хранилась она в отделе кадров. При увольнении выдавалась на руки, при поступлении на новую работы – изымалась снова. И так – пожизненно, до выхода на пенсию. Что до студентов, то кто поступал в институт, успев поработать, тот сдавал трудовую в канцелярию и получал ее по окончанию учебы. Наличие-отсутствие книжки у студента тщательно фиксировалось и об этом затем сообщалось в отдел кадров предприятия, куда он «распределялся». Таким образом, без трудовой поступить на работу можно было только один раз в жизни – в самый первый раз. Завести себе две книжки было практически невозможно. А я вот, на тебе – взял, да завел. То есть, покамест припрятал, утаил свою и вовсю использовал, пока учился. А как закончил институт, на «законном основании» получил вторую. Но об этом позже. Осталось объяснить, к чему все ухищрения. А к тому, что если ты хочешь подрабатывать где-то, принеси с первой работы справку, что дескать знают и не возражают. Однако, инженерам и на таких условиях «совместительство» было запрещено. Студенту дневного курса – сторожем можно, а расчетчиком – фиг. Заботилась о нас родина, чтоб ненароком лишнюю копейку не заработали. Точнее, копейку-то ладно, а рубль – низззя! Потому что ей не просто рабы были нужны, а нищие рабы...

Ну вот, устроились мы оба расчетчиками со сдельной оплатой и вскоре заделались героями-стахановцами. Считали больше и качественнее всех остальных. А работала наша маленькая фирма вот как: мой товарищ ведал контактами с клиентом, набирал заказы. Он же, лучше меня разбираясь в строительной механике и имея опыт расчетов, делал постановки задач, четко описывал алгоритмы. Я же тихонечко их программировал, а потом прогонял на своем персональном суперкомпьютере БЭСМ-6. Программы эти были странноватые: они имитировали ручной счет, т.е. выводили на печать все промежуточные результаты, как если бы считал человек. Только человек – опытный расчетчик – пыхтел дня три, а я вводил исходные цифры и шел вынимать из принтера распечатку – на круг три минуты. Оставалось переписать с распечатки на форматки и получить деньги. Впрочем, со временем в фирме появились две симпатичные сотрудницы, которые аккуратно переписывали все округлым девичьим почерком, т.е. каждый занимался своим делом. Фирма процветала – деньги в кармане всегда были и студенческие годы прошли вкусно... А что потом? Товарищ мой как-то уверовал, что нас оставят в аспирантуре (при наших-то «заслугах», рекомендациях кафедры, дипломах всесоюзных студенческих научных сборищ). И когда этого не случилось – сильно осерчал и свалил в Штаты. Мне свалить не удалось, так как загребли на военную службу, где без всякой моей вины наградили первой степени допуском (что хуже, чем сифилисом). Пришлось мне, по возвращении, выстраивать бизнес заново – на двух моих трудовых книжках и совсем с другими компьютерами. Начиналась эпоха ЕС ЭВМ. Но это уже совсем другая история...
 

---

003. Семидесятые. ЕС ЭВМ

ЕС ЭВМ

Кажется, ни одна техническая инновация в Советском Союзе не породила такого дружного неприятия специалистов, как внедрение ЕС ЭВМ. Осуждали, ругали и проклинали «еэски» все: теоретики и практики, хакеры и пахари, эстетствующие программеры и запойные электронщики, люди самых разных взглядов – от патриотов-почвенников до низкопоклонствующих западников. При столь редком единодушии столь разных людей аргументы их неприятия были весьма разнообразны: от версии, что это де диверсия ЦРУ и Моссада, с целью загубить замечательные отечественные разработки, насильственно насадить в стране устаревшую западной технику и тем усугубить ее отставание от Запада, до версии, что это де очередная глупость партийных чинуш, науськанных бездарными но коварными интриганами из Академии наук и ГКНТ, имеющими целью загубить замечательные разработки их талантливых но наивных оппонентов с помощью насильственного насаждения в стране устаревшей западной техники, хотя бы это и усугубит ее отставание от Запада...

А ведь как хорошо, идиллически начиналось. Весть, что разворачивается массовый выпуск мэйнфреймов для деловых приложений на базе тогда самой популярной архитектуры IBM/360 в кругах, как говорится, «широкой программистской общественности» был встречен с энтузиазмом. Тут я могу быть свидетелем. Не знаю, какие соображения были у обитателей высоких кабинетов, но наш брат программер воспринимал это просто: больше машин – больше задач – больше спрос на мои услуги. Помню книжку Джермейна «Программирование на IBM/360». Она вышла в 1971 году каким-то огромным тиражем, но все равно – всем не хватило. За книгой гонялись, ею спекулировали с немалым наваром. Мне повезло купить и я читал с интересом, постепенно переходящим в восторг. Толстенный том был хорошо написан и переведен, содержал массу технических сведений и кроме того, вырисовывал целостную картину – по мере вникания в цели и концепции проекта архитектура IBM/360 все больше и больше поражала своей мощью, универсальностью, совершенством и элегантностью. То, что машинный ряд собирались без затей заимствовать (цельнодрать), никаких нареканий не вызывало. Наоборот, как раз в то время удалась аналогичная затея с автомобилями – вышла в свет легендарная «копейка», которая смотрелась... помните как – на фоне «москвичей» и «горбатых запорожцев». Так же смотрелось семейство 360 на фоне «минсков» и «уралов» – как роскошный американский кадиллак. Не просто лучше по всем статьям, но... небо и земля. Сравнение с БЭСМ-6 было некорректным: там массовые универсальные ЭВМ эконом-класса, тут числодробилка (number cruncher) – суперкомпьютер, заточенный под скоростные математические расчеты и стоящий бешеных денег. Однако, даже при столь некорректном сравнении было видно, что большинство архитектурных «наворотов» БЭСМа в новейших на тот момент машинах IBM/370 (семейство 360 было и впрямь слегка устаревшим) реализовано с избытком. В общем, фанфары играли... играли... играли... играли... игра-а-а-а...

Только в 1973 мне довелось увидеть первую машину ЕС-1020. И она... не работала. Ее налаживали, налаживали, налаживали... Наконец, к концу года заработала с горем пополам и оказалось, что машина по памяти, быстродействию, периферии слабее, чем «Минск-32», который уже лет пять как скромно трудился себе в соседнем зале. И так повсюду. Обещанные массовые машины действительно поступали туда, где еще вчера обладание настоящей ЭВМ было несбыточной мечтой: в рядовые (не оборонные) проектные институты, КБ и НИИ, в областные статуправления, на предприятия министерств, не входящих в пресловутую «девятку». Однако, качество техники было ужасающим, она налаживались месяцами и требовала неустанных усилий для поддержания работы. Конечно, были исключения. Кое-каким счастливчикам перепадали немецкие 1040 и польские 1032. Которые работали! Если с немецкой техникой реальность соответствовала ожиданиям – от аккуратиста немца халтуры и не ждали, то от гжечного пана поляка, от его маленького славянского Парижа (Варшавы) можно было ожидать красивых шмоток, журналов мод, всего такого кружевного-галантерейного, но чтоб хороших компьютеров... Однако, добротная продукция братьев-демократов была каплей в море бессовестного брака, где особенной наглостью отличались «тридцатки» – творения армянских мастеров. Те попросту приходили без трети комплектующих. Шутили, что их «разливают» в подсобном цеху Ереванского коньячного завода. Шутки шутками, но первоначальный энтузиазм и большие ожидания мало-помалу сменялись раздражением и неприязнья к «этой затее». Затея массовой компьютеризации явно пробуксовывала.

Честно говоря, неверно будет всех собак вешать на заводчан. Совершенно неготовой оказалась инфраструктура. Сплошь и рядом бывало, что в организацию приходит ЭВМ, а машинный зал под нее еще только строится. Контейнеры с оборудованием, стоящие во дворе под дождем и снегом – отнюдь не редкая картина. По сходному делу, кстати, мой отец был пропечатан аж в «Правде». К ним вот так же привезли новую машину, а помещения вычислительного центра не закончены. На улице – январская лютая стужа. Оставить там – загубить миллионную технику. Отец распорядился очистить «ленинскую комнату» в рабочем общежитии от гипсового идолища и престола со святыми дарами (сиречь, почетными грамотками и вымпелами), от столов, застеленных тяжелыми бархатными скатертями, на которых монтажники и крановщицы предавались несуществующему в советской стране сексу. Все это убрали, а в святилище затащили ящики. Что тут началось... Обиженные обитатели общежития стукнули в газету, приехал корреспондент и с гневным пафосом рассказал читателям страны, как в славном украинском городе славные украинские парни и дивчины – строители комунизма – придя в общежитие после героической трудовой вахты шли в ленинскую комнату трах... хм... конспектировать «эту... как ее... переписку Энгельса с этим... как его – дьявола – с Каутским». Но главный инженер такой-то, ради презренных железок, сорвал регулярные занятия по идейно-нравственному воспитанию трудового советского быдла... Увы, находятся еще политически близорукие партийные руководители, не сознающие всей важности правильной расстановки инженерных кадров в духе решений хернадцатого съезда партии... Передовой рабочий, парторг бетономешалки Остап Петрович Переперденко ставит вопрос по-пролетарски, ребром: «На кого работаешь, Исакович?»... Прокуратура, проверки, комиссии. А бросил бы под снегом, ни одна собака бы не тявкнула...

Неготовность сказалась и в острой нехватке специалистов – электронщиков и механиков, программистов и постановщиков задач, технологов и операторов. Спешно созданные факультеты ИВТ и АСУ выпустили первых питомцев лишь к середине десятилетия. И кого? Зеленых новичков с нулевым опытом. При таком раскладе тертые программеры были нарасхват и я не сильно переживал насчет работы... Меж тем заканчивалась моя учеба. В отличии от своего друга, я не питал иллюзий насчет аспирантуры. Оставить меня в лаборатории инженером не могли – не было «ставки». Так что, расставание с БЭСМ-6 было неизбежным. Да и наш маленький бизнес тоже подходил к логическому завершению – в проектные конторы со скрипом, но стали поступать компьютеры. Руководители расчетных секторов становились начальниками отделов автоматизации проектирования. Наш многолетний клиент и благодетель не был исключением. Шила в мешке не утаишь – он давно знал, что мы считаем на машине. Теперь это обстоятельство сильно его вдохновляло, он жаждал заполучить нас вместе с уже готовыми (!) программами. Что ж, ему карьера, нам деньги – это была честная сделка. Так что, я продолжил у них числиться, только вместо расчетчика, стал техником-программистом. По распределению же попал в совершенно замечательную фирму (маленькое КБ и при нем опытное производство), куда никто из сокурсников не пожелал идти: на краю города, принадлежит министерству сельского хозяйства (!) и не сулит никаких карьерных перспектив. Там я встретил прекрасный коллектив, на треть состоящий из инвалидов пятой графы, на другую треть – крепко пьющих, а на третью – заядлых лодочников и яхтсменов (которых удерживало там расположение: на берегу Днепра, аккурат рядом с эллингами киевского яхт-клуба). Разумеется, приведенная классификация не совсем точна; было там немало личностей, входивших сразу в две и даже во все три вышеуказанные категории. Но программист я там оказался один и мне выдали карт-бланш. Что делать? Автоматизировать все – от прочностных расчетов до бухгалтерии... Только приступил к делу, как меня загребли под красные знамена.

Армия – период жизни колоритный, но совершенно не относящийся к теме рассказа. Поэтому, кратко: ушел – вернулся. Туда же, на ту же работу, к тем же людям (только с другом своим попрощался на перроне у вагона Киев-Чоп, как нам тогда казалось – навсегда)... Пока я служил, с машинами полегчало – стали выпускать более-менее приличные ЕС-1022 и 1033. И еще – мою любимицу М4030. Которая вообще-то к ЕС отношения не имела, проходила по разряду управляющих машин, но поскольку была клоном немецкого мэйнфрейма Siemens BS2000, который в свою очередь был командно-совместим с IBM/360, то все ЕСовские программы на ней благополучно шли. А достоинство у нее было одно – пахала как трактор... Ну вот, вернулся из армии и продолжил трудиться. На двух работах. И... даже не знаю, что еще добавить. Это в юности все такое яркое, выпуклое и каждый день – новое. А потом – работа, заботы, работа, заботы, работа...

Расскажу о языках ЕС ЭВМ. Как все «старики», пришедшие из мира научных компьютеров, я продолжал писать на ФОРТРАНе. Впрочем, в те времена было еще немало по-настоящему (в моих глазах) старых (под и за сорок) программистов, признававших только и исключительно машинный язык (ассемблер). Великая битва между благородными ревнителями чистоты и строгости священнописания в кодах и вульгарными расточителями, думавшими лишь о собственном удобстве и скорости программирования (на высокоуровневых языках) и нисколько не озабоченными сверхэкономным распределением драгоценных ячеек памяти, эта идеологическая битва была к тому времени с треском пуританами проиграна. Ввиду того, хотя бы, что давно уже не драгоценная память становилась все дешевле и все больше, а вот труд человека не дешевел – даже в Союзе – и мозгов у него тоже не прибавлялось. Но как остатки разбитой, но не сдавшейся великой армии, как несгибаемые ревнители истинной веры, предпочитающие костер троеперстию, тут и там попадались чудаки, готовые уволиться, но не оскверниться ФОРТРАНом, КОБОЛом или особо ненавистным им кудряво-барочным ПЛ/1. На самом деле, для пишущего на ассемблере всегда найдется работа, например, разрабатывать драйверы устройств. Однако, вид умного, бесспорно заслуженного ветерана, маниакально-каллиграфически выписывающего «в кодах» программу печати какой-нибудь бухгалтерской ведомости, которая на КОБОЛе клепалась за полчаса, вид этот внушал жалость. Счастье их, что в Союзе увольняли только за совсем уж беспробудное пьянство (и за «политику»), так что встретить сих курьезных персонажей можно было аж до последних лет советской истории.

ФОРТРАН – прекрасный язык, идеально заточенный под вычислительные задачи. Я работал на нем сорок лет назад и кто поверит, что вот сейчас, в данную минуту я на одном экране пишу вот эти самые воспоминания, а на другом экране открыт текст ФОРТРАН-программы, которую правлю по просьбе клиента... Однако, помимо инженерных расчетов мне надо было обслуживать бухгалтерию и плановый отдел, где применение ФОРТРАНа становилось крайне неудобным и неэффективным. В поисках подходящего инструмента я познакомился с великим творением легендарного американского адмирала “Amazing Grace” (Grace Hopper), в память о которой плавает по волнам эскадренный миноносец Тихоокеанского флота США “USS Hopper”. Конечно, я говорю о КОБОЛе. Подобно ФОРТРАНу, этот язык идеально заточен под свою проблемную область (что даже в названии отражено: COmmon Business Oriented Language – COBOL). В мире языков программирования КОБОЛ занимает то же место, что китайский среди языков человеческих, – он самый распространенный. На нем написаны миллионы программ, сотни миллиардов строк кода. И это заслуженно: главные принципы языка, гениально воплощенные Грейс Хоппер, – самодокументируемость и расширяемость – актуальны по сей день и по сей день лучше всего реализованы... в КОБОЛе. В нем немало архаичных, наивных черт – ведь язык создан полвека назад. Над КОБОЛом всегда потешались за его заумное многословие. Однако, столь же заумно многословен язык юридических документов. У них, у этих языков, много общего – оба призваны максимально четко описывать (не кодировать и не выражать формулами) сложные взаимоотношения (людей ли, объектов программ). Тексты на обоих могут читаться, пусть и с трудом, как тексты на английском языке. Почему же о КОБОЛе так мало говорят сейчас, почему молодежь его не знает? Моя версия такова: по той же причине, по какой сейчас не носят плиссированные юбки или рукавчики-фонарики – вышел из моды. Но бывает, что мода возвращается (это я не только о юбках)...

И еще об одном языке. Неудачном. Сошедшем со сцены. Но это была великая неудача, достойная уважительного упоминания. Я говорю о ПЛ/1. В начале 60-х, реализуя амбициозных проект «компьютеров на все случаи жизни» (название System/360 означало 360 градусов, т.е. полный круг) фирма IBM решила создать и язык на все случаи, назвав его скромно Programming Language One (PL/1). Цель была благородная: чем изучать два языка, один для научных и инженерных расчетов (FORTRAN), другой для бизнес-приложений (COBOL), программист мог бы пользоваться одним универсальным. Самое поразительное, что столь грандиозный замысел был-таки реализован. Язык получился сверхсложным и громоздким, что обычно называют причиной его неуспеха и раннего забвения. Мне думается, причина не в этом, а глубже – в психологии человека, в громадном различии двух миров – науки и бизнеса. Программист, моделируя маленькие фрагментики того или иного мира, думает на языке того или иного мира, а пишет – на языке программирования. Ему тем легче работается, чем меньше разрыв между двумя языками (каковой он преодолевает в своей голове; по сути – труд переводчика). А тут, в попытке совместить несовместимое, смешали в одной тарелке торт и огурец. Ну так он, закусывая водку, выковыривает ломтики огурца, а налив стакан чая, – кусочки торта. То есть, вместо двух языков использует два диалекта одного: что в лоб, что по лбу, да только и огурец подслащен, и торт подсолен... Так или иначе, в 70-е годы ПЛ/1 был еще очень популярен, его преподавали в институтах и широко применяли. Мне он был не шибко нужен. Однако, в конце десятилетия, уже на новой работе, пришлось ковыряться в чужих программах, на нем написанных... Впрочем, по порядку.

Я трудился себе и до 1979 года все шло хорошо. А тут как-то разом разладились. Мой благодетель, для которого десять лет назад стал делать якобы ручные расчеты, был уже замдиректора. По старой памяти он ко мне благоволил, но в отделе автоматизации образовалась теперь чертова прорва начальников. И мой «особый» независимый статус, а главное – свободный график посещения работы новоиспеченных бугров сильно напрягали. Главный же босс сидел слишком высоко, чтоб меня отмазывать, да и полезность моя для него, прямо скажем, поуменьшилась... И в замечательном конструкторском бюро на берегу Днепра тоже пошли нелады. Новый секретарь парторганизации, засланный к нам из райкома, крепко меня невзлюбил и решил извести. Не меня одного: вскоре став директором, он лет за пять сделал в конторе полный «юденфрай». Но начать решил с меня... Так вот, звонит мне начальник отдела кадров: «Зайди». (Он, напротив, душевный был дядька. Интересно, однако: везде, где я работал, парторги были редкостными гнидами, а кадровики – порядочными людьми, насколько это возможно на такой говенной должности). Я зашел, он говорит: «Прошла информация, что ты на двух работах работаешь. Смотри, может плохо кончиться. Завязывай». Я не выдержал: «Да что ж это за блядство! Я что, ворую? Вред наношу? Вкалываю как карла, чтоб семью кормить. Честно же зарабатываю! Кому от этого плохо?» Он: «Ты чего от меня хочешь? Сочувствия? Сочувствую. Ну и?» Я говорю: «Посоветуйте». Он: «Совет простой – ищи другое место, здесь тебе житья не дадут» — парторга прямо не назвал, но я понял, откуда ветер дует — «И с той, второй своей работой завязывай, давай»... Невдолге прихожу на ту работу, а микроначальничек (без году неделя) начинает канючить: вот де не являюсь как все к 9-ти утра, пора этому конец положить. «Действительно, пора» — отвечаю. Положил... заявление. Забрал и припрятал ту, первую, книжку. Десять лет она меня кормила, но дальше продолжать становилось опасно. И сразу же я почувствовал, что значит жить на одну зарплату...

Как вдруг (не раз со мной бывало вот такое «как вдруг») звонит приятель: «Слушай, не хочешь у нас лекции почитать?» Я хотел, причем, на любую тему, хоть по византийской истории. Оказалось, все-таки, по ОС ЕС. «Всегда готов!» Лекции инженерам читать дозволялось. Оплата через общество «Знание», все законно. Читаю... Прихожу за деньгами – выдают половину оговоренной суммы. «Что такое?» — «А это новая инициатива. Все лекторы перечисляют половину гонорара в Фонд Мира, на поддержку борющегося народа»... Уж не помню, кто там из троглодитов о ту пору за мир боролся. Ну, что ты будешь делать? Говорю ребятам: «Не выйдет дальше лекции продолжать: раздевают, суки» — «Да ладно» — отвечают — «У нас к тебе другое предложение. Давай к нам в наладку. Работа артельная, ставка плюс командировочные, да премии за срочность-срачность, за то, за се, да заказчик на объекте обязательно чего-то сверх плана захочет и налом оплатит. По командировкам мотаться, конечно, но... жить можно» Я подумал и пошел...

Работа в «наладке», вечные мотания по заводам, промышленная автоматизация (АСУ ТП, как тогда говорили) – это другой образ жизни, другой круг общения, другой мир. Естественно, что другие компьютеры, другие задачи, другие языки и системы разработки. Но покамест я должен был заканчивать старые проекты, унаследованные от предшественника. Что, кто-то подумал, что меня пригласили, да на немалые (по советским меркам) деньги за мои красивые глаза или за хорошо прочитанные лекции? Завал у них случился, понадобился золотарь дерьмо разгребать. Вот эти-то, унаследованные, проекты были ориентированы на ЕС ЭВМ и я с ними года два проваландался. Так что, в последний раз зашел в ЕСовский машинный зал в 1981 году. И там стояла все та же ЕС-1033...
 

---

004. ЕС ЭВМ – pro et contra

Итак, в начале 80-х продолжали работать все те же ЕС ЭВМ, основанные на 360-й архитектуре, которые были заявлены десятью годами раньше. Тогда собирались за пару-тройку лет наладить выпуск этих «бюджетных» моделей, а затем, набив руку, быстро перейти к старшим моделям архитектуры семидесятых годов – 370. Стратегическая цель была: ликвидировать за десятилетие семидесятых отставание от Запада, существенно обозначившееся в шестидесятые годы. Давайте разберемся, что получилось. Но для начала определимся с «архитектурами», всеми этими магическими кодами 360, 370...

Панель IBM/360

Надо понимать, что «новизна» архитектуры – на самоцель, это не модный фасон платья. Легендарный Gene Amdahl и его инженеры проектировали System/360 в начале 60-х, а первый компьютер этого ряда вышел в свет в 1964 году. Это была подлинная революция в компьютерном мире, но... в компьютерном мире время спрессовано донельзя и десятилетие есть целая эпоха, век. Уже в 1970 году IBM анонсировала архитектурного наследника – System/370. Почему? В 360-х машинах не поддерживалась т.н. виртуальная память. Специалисты знают, что это, другим же нет нужды забивать голову: расскажу, к чему это приводило. На таких машинах крайне трудно, да практически невозможно организовать мультиобработку, т.е. одновременное выполнение разных программ, чтоб они эффективно разделяли ресурсы компьютера и не мешали друг другу. Если этого нет, то плакали все идеи (очень неглупые, кстати) о создании вычислительных центров коллективного пользования (ВЦКП). Без этой возможности телеобработка, т.е. доступ к машине многих пользователей напрямую с помощью дисплеев, становится тоже практически нереальной (можно было пытаться делать одну монолитную программу, работающую со многими пользователями, но на практике это выливалось в такой геморрой, что подобных программ самыми героическими усилиями было создано очень мало). Итак, машины System/360 (и их архитектурные клоны ЕС ряда 1) можно было использовать в небольших организациях, для автоматизации уровня отдела, фактически – как мини-компьютеры. Что тоже было полезно, нужно и замечательно, так что сама IBM продолжала выпускать 360-ки аж до 1977 года, пока их, наконец, не вытеснили «настояшие» мини-компьютеры, стоившие существенно дешевле. Для автоматизации же уровня предприятия, тем паче – для центров коллективного пользования применялись все более и более мощные мэйнфреймы 370-й архитектуры (которая сама постоянно пополнялась новыми свойствами, отвечавшими потребностям рынка – вычисления повышенной точности, расширение адресного пространства, поддержка виртуальных машин). Это на проклятом Западе. А что в Союзе?

А в Союзе с горем пополам лет за пять научились делать «бюджетные» модели 360-й архитектуры, т.е. большие мини-ЭВМ для небольших рабочих групп. И все, дальше затык. Десятилетие спустя настоящих мэйнфреймов (главной цели всей затеи) так и не появилось. То, что выпускали – использовали, конечно, но с удручающей неэффективностью. Был, к примеру, в проектном институте или в заводоуправлении отдел АСУ, а в нем –десяток-два людей, обслуживающих ЭВМ и ничего по профилю предприятия не делающих, – программистов, электронщиков, операторов, механиков. И вот конструкторы и расчетчики, плановики, бухгалтеры и сметчики должны были писать на бумаге свои заявки, по которым готовились на перфокартах задания на счет (с неизбежными ошибками ввода, проверками-перепроверками-переделками по многу раз), потом ночью машина считала и наконец, дня через три (о счастье!) на стол пользователя падала километровая распечатка, в которой он выискивал нужный ему показатель. (Это вместо того, чтобы прямо на рабочем месте самому ввести с клавиатуры данные и на экране посмотреть результаты расчета – без посредников и за десять минут). Да проще на счетах или на линейке посчитать! Что многие и делали...

Хороша ложка к обеду. За десять с лишним лет сложилась целая ЕС-индустрия – заводы, НИИ и КБ, издательства и ученые советы, писались книги, защищались диссертации, строились наполеоновские планы.... И все это было уже никому не нужно. Вроде бы освоили, наконец, выпуск долгожданных 370-х аналогов. Случись лет на семь-восемь раньше – был бы триумф. Сейчас же – никому не нужно... На дворе стояли восьмидесятые и компьютерный мир сотрясал структурный кризис: централизованные вычисления (с мэйнфреймами, с вычислительными центрами коллективного пользования) стремительно вытеснялись моделью распределенной обработки данных прямо на рабочих местах (персональных компьютерах), которые соединялись между собой локальными сетями и оснащались по мере надобности серверами для хранения общей информации. Мэйнфреймы становились нишевыми изделиями, их рынок схлопывался под натиском миникомпьютеров и «писишек»...

Даже в СССР к началу 80-х уже выпускались «эсэмки», «искры», «электроники», не оставляющие «еэскам» никаких шансов. А потом (с Перестройкой) накатил вал дешевых персоналок «желтой сборки» и всей советской компьютерной индустрии пришел карачун... Последняя, посмертная уже страница истории – это начало 90-х – массовое зверское уничтожение «еэсок» (и других ЭВМ) ради серебра и золота в их платах. Происходило это на моих глазах и выглядело как... как мародерство на кладбищах. Крушили-терзали порой те же самые люди, что годами ухаживали за своей машинкой, которая худо-бедно кормила их. Ладно, не будем о грустном... Итак, затея под названием ЕС ЭВМ потерпела «полную фетяску». Ни одна из декларируемых целей не была выполнена. Споткнулись как раз на том, ради чего весь сыр-бор затевали: на организации массового выпуска высокотехнологической продукции, на развертывании инфраструктуры для ее эксплуатации. На том, чего в Советском Союзе органически, генетически не умели делать ни в одной из отраслей, кроме оружейной (и то, может это «кроме» от нашей неосведомленности?).

А с другой стороны... А с другой стороны, чего уж так убиваться? Ну, не выполнили программу ЕС, а программу КПСС выполнили? Как там насчет построения коммунизма к московской Олимпиаде?.. Если забыть об амбиционных программах, не тужиться «догнать и перегнать» Америку, то все выглядит совсем неплохо. На рубеже 70-х слово «программист» звучало... ну не как «космонавт», конечно, но на девушек производило впечатление. Особенно, когда я – юный программист – что-то записывал-зарисовывал на фальцованной АЦПУшной бумаге «с дырочками», небрежно так эту драгоценность отрывая и комкая, «мол, у нас добра такого завались», а потом невзначай, вроде как перепаковывая сумку, вываливал на стол пару магнитных лент и колоду перфокарт в «щечках»... Вспомните «программистскую сагу» – замечательную книгу Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Такой вот романтический флер окутывает занятия редкие – геолог, программист, астрофизик... Если б спустя десять лет решил бы сдуру очаровывать юных дурочек и произнес «я – программист», то... с тем же успехом мог сказать «я – механик». Хотя нет, что я такое говорю, механик на станции техобслуживания «жигулей» – это была очень, очень романтическая фигура, куда там программисту. В общем, за десять лет профессия стала обыденной, ЭВМы жужжали в каждой мало-мальской проектной конторе, НИИ, заводе. В бумагу «с дырочками» отлично заворачивались бутерброды, летом на грядках весело поблескивала магнитная лента (не забыть об этом рассказать), на перфокартах очень удобно было делать записи. Десятки если не сотни тысяч людей по всей стране зарабатывали свой хлеб около компьютеров и как показали дальнейшие события, сумели стать отменными профессионалами, востребованными на Западе. А кое-кто, не забывший свой ЕСовский опыт, вдруг обнаружил себя обладателем ценной и весьма оплачиваемой специализации и по сей день трудится на мэйнфреймах IBM…

Так что, moralité простое. Не стоит щеки надувать, лопаясь от гордости неизвестно за что, но и волосы драть на голове (у кого остались) тоже нет резону: была вот такая эпоха, не особо великая, но и не шибко плохая, кусок нашей жизни, в которой всякого понамешано – хорошего и дурного – и которую вспоминаем... с улыбкой.