Unico_Unicornio все записи автора Роман Джонатана Литтелла «Благоволительницы» я воспринимаю как катастрофическую ошибку в творчестве автора и литературную драму европейского масштаба. Почему ошибку? Потому что налицо расхождение грандиозного авторского замысла и его реализации. То, что у Литтелла в конечном итоге получилось, никак не могло быть тем, что он задумывал, хотя бы в силу тех его личных свойств, о которых немало информации можно почерпнуть в сети. Почему катастрофическую? Потому что в это произведение было вгрохано огромное количество времени, труда, таланта и вдохновения. Таланта – незаурядного, редкого. Таланта, промахнувшегося мимо цели и создавшего не просто неоднозначное, спорное произведение, а нечто, инфернальное по свойствам, вгоняющее читателя в хтонический ужас, размазывающее его по стенке. Можно с некоторой уверенностью предположить, как такое могло случиться.

Потомок выходцев из России американский еврей, живущий в Испании и пишущий по-французски, Джонатан Октябрь Литтелл – человек активной жизненной позиции. Он побывал во многих горячих точках планеты. В Боснии и Герцеговине, Афганистане, Чечне, Руанде, Конго, Сирии, Судане. Душа его пропиталась кровью и жестокостью, против которых, собственно, и обращён его литературный посыл.

И вот такой человек однажды решил написать книгу о немецком фашизме. Полтора года он путешествовал по Германии и России, перелопатил огромное количество материала, прочитал две сотни книг по теме. Затем, говорят, приехал в Москву, заперся в номере отеля с ящиком виски и за очень короткий срок – 112 дней – стерев пальцы в кровь – сочинил свой сумасшедший 900-страничный роман.

Роман написан от лица полубезумного, подверженного нездоровым сексуальным фантазиям и желаниям, офицера СС – из службы безопасности, которого судьба закидывает и на Украину (Бабий Яр), и в Крым – по лермонтовским местам, и в Сталинградский котёл, а затем во Францию, Польшу (Освенцим), Венгрию, пока он не заканчивает войну в Берлине.

Автор нисколько не симпатизирует своему герою, он выводит его подноготную безжалостно, сопровождая его размышления и рассказы (а это по преимуществу рассказы об убийстве) описаниями отвратительных снов и фантазий. Мало того, он делает его скрытым матереубийцей. Скрытым – потому что сам Ауэ в своём болезненном полубредовом состоянии не помнит (и даже мысленно не допускает) того факта, что убил свою мать. И вот в шкуру этого чудовища Литтелл предлагает влезть читателю, и это не просто описание будней эсэсовского офицера, это длительное погружение в его тёмное бессознательное, которое не знаю уж, насколько психиатрически достоверно изображено, но вызывает омерзение. И, учитывая, что Ауэ – не самый гадкий персонаж романа – вокруг него вращаются фашисты разных мастей, и среди них встречаются и откровенные садисты, и люди совершенно без совести – это погружение происходит для читателя болезненно. Ведь Ауэ – чуть ли не лучший в своём окружении. И он – какой-никакой интеллигент, доктор права, человек, которому ведомы порой обыкновенные человеческие чувства, а он их старательно задвигает поглубже, и даже подчас его настигает сострадание, но даже и милосердие в нём какое-то болезненно извращённое. И – да, от постоянных убийств его выворачивает наизнанку, хотя сам он и полагает, что это проявление желудочного заболевания. Тем не менее, повторюсь, Ауэ далеко не худший персонаж романа и, поскольку читатель видит войну его глазами, в какой-то момент он начинает отождествляться с этим чудовищем, и это по-настоящему, реально пугает. Прошибает насквозь. Потому что нормальный человек не может чувствовать себя адекватно в такой ситуации, когда его сознание против его воли включается в инфернальную сферу зла. Это страшно.

Это произведение рождено личным надломом: погружением автора в жуткие страницы истории, живым наблюдением за убийцами и садистами в горячих точках («Живодеры никогда не говорят, — а если и говорят, то правды в их словах нет»), алкоголем, безудержным вдохновением (всё-таки 4 месяца по 9 книжных страниц в день – это полное растворение в работе) и специфическим предыдущим литературным опытом (переводы маркиза де Сада и Жене). Соедините все эти условия в одном флаконе, и вы получите тёмный и неконтролируемый поток сознания. И слова «тёмный» и «неконтролируемый» в данном случае ключевые. А писателю следует контролировать свой творческий процесс, поскольку на нём лежит ответственность за то, как его слово будет воздействовать на читателя. По большому счёту, «Благоволительницы» - одна из тех вещей, которые автору не следовало преподносить миру, а стоило убрать подальше от человеческих глаз в дальний ящик комода. И мне неприятно это говорить, потому что вещь действительно очень талантливая, хотя и сырая местами, а к концу и вовсе потерявшая грамотное композиционное строение и съехавшая со стиля. Про то, что древнегреческие аналогии в композиции притянуты за уши и едва ли уместны – про это и вовсе разговора нет. Но в книге есть сила. Злая, но сила. И учитывая то, как озвучивают свои впечатления от романа нормальные интеллигентные люди, нельзя исключить того, что на не очень устойчивых психологически или не очень умных людей эта вещь не подействует деструктивно. Аналогов этой книги я не знаю и сравнить её мне в литературе особо не с чем. Но вот Рошак в «Киномании» писал о чём-то подобном в мире кинематографа:

«Фильм продолжался немногим менее девяноста минут. Когда он закончился, первым заговорил Шарки, нарушивший хрупкую тишину.
— Я сдаюсь. Это было кино?
Ни я, ни Клер не ответили. У нас не было названия для того, что мы видели. Мы не были уверены, что видели весь фильм и в правильной последовательности. То, что мы видели, явно было черновым монтажом — даже оборванные края пленки не были срезаны. И тем не менее мы знали, что все это не имеет значения, потому что после нескольких минут разговора стало ясно: фильм — такой, каким мы его видели, — действовал. Все мы, просмотрев его, испытывали одно чувство — абсолютного, парализующего ужаса. Но это был ужас не страха, а отвращения. Нас задела непристойность: сознательно доведенная до грани приемлемости, она удерживалась в этой рискованной позиции почти невыносимо долго, но не так чтобы слишком. Будь режиссер чуть менее искусен, и эта неприкрытая грубость фильма заставила бы нас выключить проектор или уйти из зала. Но все было сработано так ловко, так умело, что мы остались, мы смотрели. Мы досмотрели до конца против своей воли.
Но что нас удерживало? Любопытство? Или более глубокое эстетическое наслаждение, в котором мы ни за что не хотели себе признаться?
Мы были так неподдельно очарованы, что еще долгое время все, что говорили об этом фильме Клер, Шарки и я, было проникнуто негодованием. Никто из троих не желал допускать, что нашими чувствами можно так ловко манипулировать. Мы всегда неохотно подчиняемся художественному гению, никогда не желаем восхищаться властью, которая может дотянуться до самых наших сокровенных чувств и нарушить их неприкосновенность».

Прошу прощения за столь длинную цитату, просто она довольно точно иллюстрирует мои личные впечатления от «Благоволительниц». Я допускаю, что ошибаюсь и преувеличиваю негативное влияние романа на читателя, но вот один из критиков признаётся: «Я прочла его два года назад, когда вышел английский перевод, и тогда он меня абсолютно победил. При том, что я по разным причинам страшно этому сопротивлялась». И главный редактор российского издания говорит: «И парадокс романа Литтелла, как я вижу, заключается в том, что он написан от лица побежденных, и не просто от лица побежденных, а он написан от лица зла. И вот это очень сильно потрясает в момент чтения, а особенно – долгого чтения, когда в какой-то момент ты начинаешь понимать, что ты в силу литературной формы этого романа следишь за жизнью и поступками героя, и начинаешь не то что ему сочувствовать, а начинаешь с ним немножко идентифицироваться. А герой – это чистая фигура зла». И такое совпадение ощущений и чувств разных людей нельзя просто игнорировать, от воздействия этого романа так просто не отмахнёшься. Если уж браться за его чтение, то делать это следует с осторожностью. Помните спор в доме Карамазовых о солдате в плену, который только в душе, на миг один, под пытками, отрёкся от Христа – остался ли он христианином для вечности? Так и тут, если ты на мгновение, под впечатлением потока безумного сознания, вдруг почувствовал себя на миг Максимиланом Ауэ - нелюдью – как дальше оставаться человеком?

По теме:
Статья о романе в Википедии
Статья о Литтелле в Википедии
Вокруг "Благоволительниц". Обзор
Обсуждение редколлегии и критиков на радио
Статья на фантлабе
Интервью для редакции "The New Times"