Борис НИКИТИН

О деле большевистского лидера, появившемся летом 1917 года, мы знали разве что понаслышке. Поначалу вопрос пытались еще как-то освещать. В 1929 году «Малая Советская Энциклопедия» писала: «В «июльские дни», когда буржуазия и эсеры, с целью возбудить солдат против Ленина и большевиков, фабрикуют фальшивые документы о том, что Ленин якобы германский шпион...».

А. Ульянова-Елизарова представляла дело так:

«С революцией (февральской. — Ред.) 1917 г. Владимир Ильич сразу стал рваться в Россию... Решил поехать через Германию, в «запломбированном» вагоне. Этот запломбированный вагон был в то время сильно использован всеми врагами Владимира Ильича и большевиков: их громили, как изменников, пошедших во время войны на соглашение с враждебным нам германским правительством. Между тем, соглашение состоялось лишь в том, что такие-то проедут через Германию, но при полном их отказе с кем бы то ни было в этой стране видаться или говорить».

Видный меньшевик Н. Суханов в «Записках о революции» предлагал свое видение вопроса:

«Среда. 5 июля 1917 г. ... Материалы о Ленине в этот день все же стали достоянием гласности. А на следующий день их перепечатала вся буржуазно-бульварная пресса.
Но что же за материалы добыли ревнители истины по этому чудовищному делу... Это был протокол допроса одного прапорщика, некоего Ермоленко... Он был «переброшен» немцами в наш тыл для агитации в пользу скорейшего сепаратного мира... В германском же штабе ему сообщили, что такую агитацию в России уже ведут другие немецкие агенты и, между прочим, Ленин.
Никому не известно, существовала ли когда-нибудь в действительности темная личность по имени Ермоленко...
решительно никаких дальнейших материалов не было опубликовано в последующие дни. Но для наступившего периода и этого оказалось достаточно. Можно представить себе без цитат, какая свистопляска началась в буржуазной прессе на этом фундаменте доказанной продажности Ленина».

Со временем щепетильная подробность в биографии вождя и вовсе позабылась в грохоте пятилеток. Мы предлагаем познакомиться с мнением противоположной стороны, узнать которое читатель получает возможность с опозданием на девять десятилетий. Публикуемые фрагменты воспоминаний руководителя контрразведки российской столицы (март — июль 1917 года) полковника Никитина даются по парижскому изданию 1937 года.

Нам посчастливилось в свое время выйти навстречу немцам по нескольким пунктам и на них зацепиться. Об этих достижениях и о материалах, попавших тогда в бюро государственной контрразведки, мне придется представить здесь краткую сводку.

Прежде всего два слова о Ермоленко. Почему-то с него начинаются почти все разоблачения в печати и на него принято указывать как на главного обвинителя. Но так как он, кроме голословных заявлений, не дал ничего, то все обвинение, построенное на его показаниях, по справедливости осталось неубедительным.

Как известно, 25 апреля (1917 года. — Ред.) прапорщик 16-го Сибирского полка Ермоленко был выпущен из плена немцами в тыл 6-й армии. Пойманный, приведенный в штаб, он стал рассказывать, что послан для пропаганды сепаратного мира, что содержание будет получать от Скоропись-Иелтуховского, который направлен к нам немцами, как и Ленин, для работы по разрушению России; а в отношении правительства оба получили задание в первую очередь удалить министров Милюкова и Гучкова.

Что же касается сообщения Ермоленко о Ленине, то оно не может рассматриваться даже как первое осведомление, по которому обыкновенно приступают к расследованию. О том, что Ленин послан немцами, мне не говорили только немые. На эту тему мы получали сотни писем. «Обратите внимание на Ленина», — останавливали меня своими возгласами даже незнакомые люди. Ну а дальше? На этом дело Ермоленко обрывается; но, по недоразумению, его оставляют краеугольным камнем всей постройки, после чего она немедленно рассыпается.

Должен заявить, что петроградская контрразведка категорически отмежевывается от Ермоленко. Больше того: у нас даже не было досье Ермоленко. До июльского восстания его фамилию я слышал только раз.

Первые достоверные сведения об участии-немцев в уличных беспорядках Петрограда и политических событиях, не предположения, а документальные данные, вошли в контрразведку из дела публициста К. В этом досье перед нами прежде всего телеграммы информационного характера, адресованные немецкому агенту — госпоже Брейденбейд, сообщающие шаг за шагом о несогласиях в недрах Временного правительства. За ними следует подробное собственноручное письмо К. той же Брейденбейд, представляющее донесение о работе по удалению Милюкова и Гучкова, сопровождаемое просьбами передать партии центра рейхстага, чтобы она перестала бряцать оружием и не требовала аннексий и контрибуций, со ссылкой при этом, что «Ленин не соглашается поддерживать эти требования». Как ни толковать эту фразу, но она свидетельствует о каких-то переговорах с Лениным, т. е., выражаясь техническим языком, устанавливает связь последнего с немцами.

Перелистывая дальше то же досье, мы попадаем на Степина. До революции Степин был агентом компании Зингер по продаже швейных машин в кредит, когда и приобрел многочисленные знакомства среди рабочих. Как выяснило наше расследование, начиная с апреля 1917 года, Степин нанимал людей для участия в большевистских демонстрациях. Я поручил проследить за ним младшему агенту наружного наблюдения Савицкому. Последний отличался большой инициативой и поразительной изворотливостью. Способный кубанский казак, Савицкий рванулся с места таким аллюром, что не прошло и нескольких дней, как сам познакомился со Степиным. Савицкий все время обводил Степина вокруг пальца и так до конца и сохранил свое инкогнито. Степин стал ему доверять, и наконец, в один прекрасный день, в середине июня пригласил Савицкого к себе в «бюро», куда имели доступ только избранные.

Прекрасно помню возбужденный доклад Савицкого, когда он, упоенный успехом, явился ко мне поздно вечером прямо от Степина после своего первого приглашения... Степин, по-видимому, желая похвастаться перед своим новым гостем, открыл шкаф и показал Савицкому пачку денег в мелких купюрах по 5-10-25 рублей.

— Сколько же их было? — спрашиваю я Савицкого, сам приходя в волнение, которое мне передалось от докладчика.

— Много, очень много! — отвечает Савицкий, уверяя, что они занимали целую полку, но приблизительной цифры назвать не берется, а также не знает, от кого их получил Степин. Это предстоит ему выведать в следующие визиты.

Ловкий казак крутит голову Степину, обещает ему свои казачьи связи, все больше и больше входит в доверие, делается частым посетителем «бюро», несмотря на косые взгляды вооруженных сторожей, которые днем и ночью зорко охраняют его вход.

Просматривая рапорты агентов наружного наблюдения, можно было убедиться, что не проходило и двух дней, чтобы Степин не побывал в штабе Ленина — в доме Кшесинской.

Наконец, 3 июля, около 6 часов вечера, Савицкий, застав Степина за раздачей денег солдатам, преклоняется перед его умом и талантом доставать деньги. Степин самодовольно возражает, что денег у него сколько угодно.

Савицкий не верит, обещает, что если так, то приведет ему своих казаков. Степин попадается на удочку, говорит, что он «первый человек» у Ленина, что последний ему во всем доверяет и сам дает деньги.

В эти часы по городу начиналось восстание. Савицкий спешит к начальнику наружного наблюдения П. А. Александрову. Последний, оценив обстановку, ставит дату на ордер, который взял у меня заранее для Степина, и его арестовывает.

Кстати, из рапорта агента наружного наблюдения мы точно узнали, что 3 июля Степин около 4 часов дня был в доме Кшесинской. Мы никогда не надеялись переловить всех Стениных. Нам достаточно было и одного.

Второе, совершенно независимое направление обрисовалось в Финляндии...

На одном из заседаний я познакомился с председателем финляндской национальной контрразведки. От него я узнал, что госпожа Коллонтай часто бывает на двух дачах под Выборгом.

С другой стороны, комендант станции Торнео... сообщил мне, что нащупал два места в районе Торнео, через которые отдельные люди нелегально переходят границу. Было очень вероятно, что именно в этих двух проходах нас ожидают интересные встречи.

Наконец, Временному правительству было известно, что в Германии имеются клише для наших десятирублевых кредитных билетов. Они были изготовлены еще до войны; но в свое время Министерство финансов обратило внимание, что на отпечатанных в Германии кредитных билетах две последние цифры серии оказались слегка подчеркнутыми. Следовало ожидать, что такие десятирублевки будут двинуты к нам через Финляндию, а потому проходы у Торнео приобретали совершенно особое значение. Важно отметить теперь же, что у некоторых солдат, а особенно у матросов, арестованных после июльского восстания, мы находили эти десятирублевки немецкого происхождения.

В мае и июне следователь С. несколько раз съездил в Финляндию. В Выборге он установил наблюдение за дачами, посещаемыми Коллонтай, на которых происходили встречи лиц, приезжавших из Петрограда в Торнео.
В первых числах июня Переверзев сообщил мне, что ему удалось получить сведения при посредстве одного из членов центрального комитета партии большевиков, что Ленин сносится с Парвусом письмами, отправляемыми с особыми нарочными.

Вспомним вкратце историю Парвуса. Бежав из Сибири, И. Л. Гельфанд, он же Парвус, поступил в социал-демократическую немецкую партию, а по объявлении войны был командирован немецким генеральным штабом для специальных заданий в Турцию. Он занимался поставками турецкому правительству, на которых нажил хорошее состояние. Переехав в Копенгаген, Парвус основал там свой так называемый «Научный Институт», который представлял собой международное бюро для ведения шпионажа в пользу Германии. Приняв сначала турецкое, а потом немецкое подданство, Парвус имел влияние в своей немецкой с.-д. партии и выполнял поручения немецкого штаба. ...Что Парвус был политическим агентом немецкого правительства, было своевременно подтверждено с полной несомненностью.

Нарочных от Ленина к Парвусу вероятнее всего можно было найти на тех же станциях Выборг и Торнео; поэтому мы усилили наблюдение по всей линии.

Не прошло и недели, как в Торнео при обыске было обнаружено письмо, адресованное Парвусу. До конца июня таких писем было доставлено еще два. Все они, написанные одним и тем же почерком, очень короткие. Подпись была настолько неразборчива, что даже нельзя было прочесть приблизительно. Содержание писем было весьма лаконично, без всякого вхождения в какие-либо детали. В них просто приводились общие фразы, вроде: «работа продвигается очень успешно»; «мы надеемся скоро достигнуть цели, но необходимы материалы»; «материалы, посланные в Выборг, получил, необходимо еще»; «присылайте побольше материалов» и «будьте архиосторожны в сношениях» и т. п.

Установить автора писем было совсем недолго. Не надо было быть графологом, чтобы, положив рядом с письмами рукопись Ленина, признать везде одного и того же автора. Конечно, ввиду важности случая, мы этим не ограничились; Александров привез двух присяжных графологов, выступавших с ним экспертами в Петроградском суде, которые, не задумываясь, и утвердили наше общее мнение.

Настойчивые просьбы Ленина, обращенные именно к Парвусу, о присылке «побольше материалов» были очень симптоматичны.

Принимая во внимание, что тогда в России существовала полная свобода печати, очевидно, не могло быть и речи о присылке секретным путем каких бы то ни было печатных материалов. Торговлей Ленин не занимался; таким образом, гипотеза о товарах также отпадала. Оружия у большевиков в петроградских полках было сколько угодно. Что же подразумевал Ленин под словом «материалы»? Я воздержусь пока от вывода и перейду к третьему, совершенно самостоятельному направлению.

— Борис Владимирович, обратите внимание на Козловского, — как-то сказал мне Переверзев.

С первых же шагов нашими агентами было выяснено, что Козловский по утрам обходил разные банки и в иных получал деньги, а в других открывал новые текущие счета. По мнению наших финансовых экспертов, он просто заметал следы.

Расследование, однако, приняло серьезный характер лишь после того, как блестящий офицер французской службы, капитан Пьер Лоран вручил мне 21 июня первые 14 телеграмм между Стокгольмом и Петроградом, которыми обменялись Козловский, Фюрстенберг, Ленин, Коллонтай и Суменсон. Впоследствии он передал мне еще 15 телеграмм.

Припомним, что... Фюрстенберг, он же Ганецкий, состоял членом социал-демократической партии, был очень близким человеком одновременно и к Парвусу, и к Ленину. Парвус выписал Ганецкого из Австрии в Копенгаген, где сделал его своим помощником. В 1917 году Ганецкий был арестован в Копенгагене за контрабанду, а вообще за ним там установилась репутация первоклассного мошенника. При поддержке Парвуса, Ганецкий избежал суда, отделался крупным денежным штрафом и был выслан из Дании. Он выехал в Стокгольм, где все время служил связующим звеном между Парвусом и Лениным.

Часть телеграмм была иносказательного характера. Конечно, содержание их наводило на некоторые размышления; но вся ценность телеграмм заключалась не в тексте, который можно без конца комментировать, а в адресах лиц, которым они посылались.

Телеграммы неоспоримо называли нам, кроме Ленина, еще имена тех, кто постоянно сносился с Ганецким — немецким агентом и к тому же еще доверенным Парвуса. В нормальных условиях такая несомненная связь во время войны с неприятельским агентом, по меньшей мере, должна была бы сильно скомпрометировать, вызвать аресты.

Где, в какой стране для доказательства состава преступления требуется находить у шпиона обязательно денежные расписки с печатями? В наших специальных условиях и банковских расписок с печатями оказалось недостаточно.

Только из телеграмм мы узнали впервые о существовании Суменсон. Я сейчас же направил на нее Я-на, нашего способного и испытанного секретного сотрудника...

Тем временем старший агент Касаткин донес, что Суменсон посетила Сибирский банк. Я сейчас же послал в банк Александрова с финансовым экспертом. Они выяснили, что Суменсон за последние месяцы сняла в одном этом банке около 800000 рублей, а на ее текущем счету еще оставалось 180000 рублей. В Сибирский банк, как то расследовал Александров уже после восстания, деньги переводил из Стокгольма, через Ниа Банк, Фюрстенберг (Ганецкий). От этих переводов денег и их получения Суменсон никак не могла бы отказаться: банковские книги и ее расписки давали нам в этом полную гарантию. Некоторые из министров заявляли впоследствии, будто бы преждевременное разглашение сведений об измене Ленина дало возможность большевикам спрятать все концы в воду. Но ведь следы в банках не исчезли, как не могли пропасть все вышеперечисленные подлинные письма и телеграммы, устанавливающие непрерывную близкую связь Ленина с немецкими агентами.

Чтобы не возвращаться больше к Суменсон, должен обратить внимание, что арестованная во время июльского восстания, она во всем и сразу чистосердечно призналась допрашивавшим ее в моем присутствии. Она показала, что имела приказание от Ганецкого выдавать Козловскому, состоящему в то время членом ЦК партии большевиков, какие бы суммы он ни потребовал, и притом без всякой расписки. Из предъявленных ею чековых книжек явствовало, что некоторые из таких единовременных выдач доходили до ста тысяч рублей...

В последних числах июня три изложенные выше самостоятельные группы дел, а именно: Степин, финляндская на Парвуса и, наконец, Суменсон — Ганецкий давали много материала для обвинения большевиков в государственной измене. В них мы имели и неоспоримые связи с Германией, и немецкие деньги через банки, и даже раздачу этих денег в народ для участия в демонстрациях.

Контрразведка никогда не мечтала определить — какую сумму партия большевиков получила от немцев... Наша цель была доказать документально хотя бы одно направление.

Мне не приходится говорить о всех других расследованиях, так как они не были закончены; но все же из них я не могу не привести еще двух.

Во-первых, досье компании Сименс. Отделение этого общества на юге России было закрыто по подозрению в шпионаже еще при старом режиме распоряжением генерал-губернатора Киевского округа.

Членом правления Сименса состоял достаточно известный казначей партии большевиков — Красин. До революции Красин был очень крут и требователен к рабочим. Наоборот, после февральских событий он так потворствовал всем требованиям рабочих, что завод Сименса в Петрограде положительно развращал всю рабочую массу.

Достаточно сказать, что, когда фабрики кругом закрывались одна за другой от непомерных требований увеличения заработной платы, завод Сименса легко давал прибавки и своими ставками шел впереди других. Ленин называл завод Сименса своей цитаделью, сам очень часто туда наезжал, выступал на митингах, имел там большой успех...

Второе незаконченное расследование относилось к тем деньгам, которые, как мы знали, германское правительство препровождало еще до революции через банк Сея в Швеции на нужды германских военнопленных в России. Эти деньги передавались через посредство консулов нейтральных держав, причем контроль над их расходованием был для нас недоступен.

События развертывались с головокружительной быстротой.

На совещании были разобраны главнейшие улики, и присутствующие совершенно без спора, единогласно признали, что по каждому в отдельности из трех первых перечисленных выше групп дел данных было более чем достаточно, чтобы привлечь большевиков по обвинению в государственной измене.

Мы составили список двадцати восьми большевистских главарей, начиная с Ленина, и, пользуясь предоставленным мне правом, я тут же подписал именем Главнокомандующего двадцать восемь ордеров на аресты.

Практика показала, что то, чего мы не могли провести в Петрограде из-за вмешательства Совета р. и с. депутатов, нам иногда удавалось осуществить вне столицы. Поэтому я решил немедленно начать наступление на финляндском направлении по группе дел N 2 (Ленин-Парвус). Там, в Торнео и Белоострове, были активно настроенные коменданты, а из попавших в список 28 большевиков больше половины ездили к себе на дачи...

Поэтому в тот же день я переселил на границу Финляндии целый отдел контрразведки с 40 агентами...

Обличение Ленина спутало планы большевиков, привело их к состоянию полной растерянности. Напрасно Троцкий в своих воспоминаниях делает вид, что ничего особенного не случилось. Не думает же он серьезно кого-нибудь уверить, что была всего только пробная манифестация. Он даже нашел для нее новый, значительный термин: «полувосстание». Генеральная репетиция уличных боев со стрельбой из пулеметов, с убитыми и ранеными!

А приказания с балкона? Восстание было. Оно рухнуло. Троцкий лжет.

Относительно Ленина я знал, что он бежал, что на официальной квартире на Широкой улице мне его не найти.

Однако туда следовало поехать, чтобы не упрекать себя впоследствии, а также для производства самого тщательного обыска. Квартира Ленина была расположена в сильно распропагандированном рабочем квартале, и там можно было ожидать вооруженного вмешательства рабочих. Я вызвал пятнадцать преображенцев, посадил их на грузовик, и сам поехал с товарищем прокурора Е. Оставив на улице две заставы, мы поднялись с тремя солдатами по лестнице... Как и можно было ожидать, на квартире Ленина мы не нашли ничего существенного, если не считать одной небольшой схемы, набросанной от руки, с изображением железной дороги, станции и нескольких улиц или дорог. Крупская заметно смутилась, когда мы спросили ее, что это за план. Я подумал, уж не станция ли это, через которую бежал Ленин, и, взяв схему, сказал тов. прокурора Е. послать с ней агентов по финляндской дороге.

Козловский был захвачен у себя на квартире, а с ним несколько его коллег, среди которых попался и Уншлихт.

Те, кто видел штабы в больших городах в дни восстаний, могут себе представить, что творилось 5 июля и в последующие дни в большом штабе Петроградского округа... Большая приемная Главнокомандующего полна народа. Вижу шт.-капитана Гвардейской конной. Среди общего шума слышу, как он возбужденно говорит, что если штаб большевиков в доме Кшесинской не будет разгромлен, то он завтра утром приведет свои два орудия из Павловска, поставит на набережной и вкатит в дом все заряды, пока не опорожнит передков и зарядных ящиков...

Керенский, приехав с фронта, появился в Штабе округа. Здесь он настоял перед членами Правительства на том, чтобы большевиков привлекали не только за связь с немцами, но и за попытку ниспровержения существующего строя. Статьи закона давали возможность широко преследовать участников восстания. Этот декрет был бы заслугой Керенского, если бы он собственноручно не принялся его уничтожать. Декрет не был проведен в жизнь, а всей машине, с таким трудом пущенной, уже через несколько часов начали давать обратный ход...


P.S. Для полноты впечатлений дополним изложенное Б. Никитиным некоторыми выдержками из первоисточников, не требующими комментария.

«Припутывают имя какой-то Суменсон, с которой мы (большевики. — Ред.,) не только никогда дел не имели, но которой никогда и в глаза не видели, впутывают в коммерческие дела Ганецкого и Козловского, не приводя ни одного факта... А мы... вообще ни копейки денег ни от одного из вышеназванных товарищей ни на себя лично, ни на партию не получали».
Ленин, «Новая жизнь», 24 июля 1917 г.

«... Ганецкий и Козловский — оба не большевики, а члены польской с.-д. партии, Ганецкий — член ее ЦК, известный нам с Лондонского съезда (1903 г.), с которого польские делегаты ушли и т. д. Никаких денег ни от Ганецкого, ни от Козловского большевики не получали. Все это — ложь самая сплошная, самая грубая».
Ленин, «Листок Правды», 6 июля 1917 г.

«Козловский, Мечислав Юльевич (1. XII. 1876 — 3. III. 1927) — профессиональный революционер... Член партии большевиков с 1900 г. ...Участник трех русских революций, делегат V Лондонского съезда РСДРП (1907) и VIII съезда РКП(б) (1919).
В 1917 — член Петроградского комитета РСДРП(б) и Исполкома Совета, председатель, затем член коллегии Наркомюста и председатель следственной комиссии ВЦИК. В 1918 — 20 — председатель Малого Совнаркома».
Малая Советская Энциклопедия, 1959, т.4,с 928.

«Прокурор играет на том, кто Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным! Но это прямо мошеннический прием, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких».
Ленин, «Рабочий и солдат», 27 июля 1917 г.

«Ганецкий (Фюрстенберг), Яков Станиславович (парт, псевдонимы: «Генрих», «Куба», «Миколай», «Машинист») (15. 111.1879 — 1937) — деятель польского и рус. революц. движения. ... С 1935 г. был директором Музея Революции СССР».
Малая Советская Энциклопедия, 1958, т.2, с 844.

«Ганецкий... (автобиография)... Участвую в 1903 г. на 2-м съезде РСДРП, где впервые познакомился с Лениным... На Лондонском съезде в 1907 г. меня выбрали в Центральный комитет РСДРП.
... В 1917 г. после февральской революции при приезде Ленина в Петроград организуется в Стокгольме Заграничное бюро Центр, комитета, куда вхожу я вместе с Воровским и Радеком. После Октябрьской революции переезжаю в Россию, где все время остаюсь на советской работе».
Энциклопедический Словарь Русского Библиографического Института Гранат, т.41, второй выпуск, часть 1, с. 100-101.

«Парвус, псевдоним А. Л. Гельфанда (1869-1924), с.-д., видный теоретик марксизма... Вместе с Розой Люксембург П. боролся против Бернштейна. Сотрудничал в «Искре» и в «Заре»... Вместе с Л. Д. Троцким он выдвинул теорию перманентной революции... В эпоху мировой войны... прямой агент герм, империализма».
Малая Советская Энциклопедия, 1931, т.6, с.294.

«Когда пришли известия об Октябрьской революции, он (Парвус. — Ред.,) приехал от имени Центрального Комитета германской социал-демократии в Стокгольм и обратился к заграничному представителю большевиков... В личном разговоре он просил, чтобы после заключения мира ему было разрешено Советским правительством приехать в Петроград: ...он убежден, что они (рабочие. — Ред.)... позволят ему еще стать в ряды русского рабочего класса, чтобы работать для русской революции. Приехав в Петроград с известиями о положении в Германии, я передал Ильичу и просьбу Парвуса. Ильич ее отклонил, заявив: нельзя браться за дело революции грязными руками».
К. Радек, «Парвус», октябрь 1924 г.