gracija (Золотой_век_Поэзия) все записи автора ....Слушай, Лизочка, что я тебе скажу, - промолвила вдруг Марфа
Тимофеевна, усаживая Лизу подле себя на кровати и поправляя то ее волосы, то
косынку. - Это тебе только так, сгоряча кажется, что горю твоему пособить
нельзя. Эх, душа моя, на одну смерть лекарства нет! Ты только вот скажи
себе: "Не поддамся, мол, я, ну его!" - и сама потом как диву дашься", как
оно скоро, хорошо проходит. Ты только потерпи.
- Тетушка, - возразила Лиза, - оно уже прошло, все прошло.
- Прошло! какое прошло! Вот у тебя носик даже завострился, а ты
говоришь: прошло. Хорошо "прошло!"
- Да, прошло, тетушка, если вы только захотите мне помочь, - произнесла
с внезапным одушевлением Лиза и бросилась на шею Марфе Тимофеевне. - Милая
тетушка, будьте мне другом, помогите мне, не сердитесь, поймите меня...
- Да что такое, что такое, мать моя? Не пугай меня, пожалуйста; я
сейчас закричу, не гляди так на меня; говори скорее, что такое!
- Я... я хочу... - Лиза спрятала свое лицо на груди Марфы Тимофеевны...
- Я хочу идти в монастырь, - проговорила она глухо.....
..........................




Итак... прошло восемь лет. Опять повеяло с неба сияющим счастьем весны;
опять улыбнулась она земле и людям; опять под ее лаской все зацвело,
полюбило и запело. Город О... мало изменился в течение этих восьми лет; но
дом Марьи Дмитриевны как будто помолодел: его недавно выкрашенные стены
белели приветно, и стекла раскрытых окон румянились и блестели на заходившем
солнце; из этих окон неслись на улицу радостные, легкие звуки звонких
молодых голосов, беспрерывного смеха; весь дом, казалось, кипел жизнью и
переливался весельем через край. Сама хозяйка дома давно сошла в могилу:
Марья Дмитриевна скончалась года два спустя после пострижения Лизы; и Марфа
Тимофеевна не долго пережила свою племянницу; рядом покоятся они на
городском кладбище. Не стало и Настасьи Карповны; верная старушка в течение
нескольких лет еженедельно ходила молиться над прахом своей приятельницы...
Пришла пора, и ее косточки тоже улеглись в сырой земле. Но дом Марьи
Дмитриевны не поступил в чужие руки, не вышел из ее рода, гнездо не
разорилось: Леночка, превратившаяся в стройную, красивую девушку, и ее жених
- белокурый гусарский офицер; сын Марьи Дмитриевны, только что женившийся в
Петербурге и вместе с молодой женой приехавший на весну в О...; сестра его
жены, шестнадцатилетняя институтка с алыми щеками и ясными глазками;
Шурочка, тоже выросшая и похорошевшая - вот какая молодежь оглашала смехом и
говором стены калитинекого дома. Все в нем изменилось, все стало под лад
новым обитателям. Безбородые дворовые ребята, зубоскалы и балагуры, заменяли
прежних степенных стариков; там, где некогда важно расхаживала зажиревшая
Роска, две легавых собаки бешено возились и прыгали по диванам; на конюшне
завелись поджарые иноходцы, лихие коренники, рьяные пристяжные с плетеными
гривами, донские верховые кони; часы завтрака, обеда, ужина перепутались и
смешались; пошли, по выражению соседей, "порядки небывалые".....


............

А что же
сталось потом с Лаврецким? с Лизой?" Но что сказать о людях, еще живых, но
уже сошедших с земного поприща, зачем возвращаться к ним? Говорят, Лаврецкий
посетил тот отдаленный монастырь, куда скрылась Лиза, - увидел ее.
Перебираясь с клироса на клирос, она прошла близко мимо него, прошла ровной,
торопливо-смиренной походкой монахини - и не взглянула на него; только
ресницы обращенного к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только еще ниже
наклонила она свое исхудалое лицо - и пальцы сжатых рук, перевитые четками,
еще крепче прижались друг к другу. Что подумали, что почувствовали оба? Кто
узнает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни, такие чувства... На них
можно только указать - и пройти мимо.

gracija (Золотой_век_Поэзия) все записи автора Мужчина всегда ведет дневник для потомства.
"Вот, думает, после смерти найдут в бумагах и оце-
нят".
В дневнике мужчина ни о каких фактах внешней жизни
не говорит. Он только излагает свои глубокие философс-
кие взгляды на тот или иной предмет.
"5 января. Чем, в сущности, человек отличается от
обезьяны или животного? Разве только тем, что ходит на
службу и там ему приходится выносить разного рода неп-
риятности..."
"10 февраля. А наши взгляды на женщину! Мы ищем в
ней забавы и развлечения и, найдя, уходим от нее. Но
так смотрит на женщину и бегемот..."
"12 марта. Что такое красота? Еще никто до сих пор
не задавался этим вопросом. А, по-моему, красота есть
не что иное, как известное сочетание линий и известных
красок.
А уродство есть не что иное, как известное нарушение
известных линий и известных красок.
Но почему же ради известного сочетания мы готовы на
всякие безумства, а ради нарушения палец о палец не
ударим?
Почему сочетание важнее нарушения?
Об этом следует долго и основательно подумать".
"5 апреля. Что такое чувство долга? И это ли чувство
овладевает человеком, когда он платит по векселю, или
что-нибудь другое?
Может быть, через много тысяч лет, когда эти строки
попадут на глаза какого-нибудь мыслителя, он прочтет их
и задумается, как я - его далекий предок..."
"6 апреля. Люди придумали аэропланы. К чему? Разве
это может остановить хотя бы на одну тысячную секунды
вращение земли вокруг солнца?.."
----
Мужчина любит изредка почитать свой дневник. Только,
конечно, не жене, - жена все равно ничего не поймет. Он
читает свой дневник клубному приятелю, господину, с ко-
тором познакомился на бегах, судебному приставу, кото-
рый пришел с просьбой "указать, какие именно вещи в
этом доме принадлежат лично вам".
Но пишется дневник все же не для этих ценителей че-
ловеческого искусства, ценителей глубин человеческого
духа, а для потомства.
----
Женщина пишет дневник всегда для Владимира Петровича
или Сергея Николаевича. Поэтому каждая всегда пишет о
своей наружности.
"5 декабря. Сегодня я была особенно интересна. Даже
на улице все вздрагивали и оборачивались на меня".
"5 января. Почему все они сходят с ума из-за меня?
Хотя я, действительно, очень красива. В особенности
глаза. Они, по определению Евгения, голубые, как небо".
"5 февраля. Сегодня вечером я раздевалась перед зер-
калом. Мое золотистое тело было так прекрасно, что я не
выдержала, подошла к зеркалу, благоговейно поцеловала
свое изображение прямо в затылок, где так шаловливо вь-
ются пушистые локоны".
"5 марта. Я сама знаю, что я загадочна. Но что же
делать, если я такая?"
"5 апреля. Александр Андреевич сказал, что я похожа
на римскую гетеру и что я с наслаждением посылала бы на
гильотину древних христиан и смотрела бы, как их терза-
ют тигры. Неужели я действительно такая?"
"5 мая. Я бы хотела умереть совсем, совсем молодень-
кой, не старше 46 лет.
Пусть скажут на моей могиле: "Она не долго жила. Не
дольше соловьиной песни".
"5 июня. Снова приезжал В. Он безумствует, а я хо-
лодна, как мрамор".
"6 июня. В. безумствует. Он удивительно красиво го-
ворит. Он говорит: "Ваши глаза глубоки, как море".
Но даже красота этих слов не волнует меня. Нравится,
но не волнует".
"6 июля. Я оттолкнула его. Но я страдаю. Я стала
бледна, как мрамор, и широко раскрытые глаза мои тихо
шепчут: "За что, за что". Сергей Николаевич говорит,
что глаза - это зеркало души. Он очень умен, и я боюсь
его".
"6 августа. Все находят, что я стала еще красивее.
Господи! Чем его кончится?"
----
Женщина никогда никому своего дневника не показыва-
ет. Она его прячет в шкаф, предварительно завернув в
старый капет. И только намекает на его существование,
кому нужно. Потом даже покажет его, только, конечно,
издали, кому нужно. Потом даст на минутку подержать, а
потом, уж конечно, не отбирать же его силой!
И "кто нужно" прочтет и узнает, как она была хороша
пятого апреля и что говорили о ее красоте Сергей Нико-
лаевич и безумный В.
И если "кто нужно" сам не замечал до сих пор того,
что нужно, то, прочтя дневник, уж наверно, обратит вни-
мание на что нужно.
Женский дневник никогда не переходит в потомство.
Женщина сжигает его, как только он сослужил свою
службу.

gracija (Золотой_век_Поэзия) все записи автора ...Я взял его за руку.
- Вы хотите знать, - произнес я твердым голосом, - нравится ли мне
ваша сестра? Да, она мне нравится...
Гагин взглянул на меня.
- Но, - проговорил он, запинаясь, - ведь вы не женитесь на ней?
- Как вы хотите, чтобы я отвечал на такой вопрос? Посудите сами, могу
ли я теперь...
- Знаю, знаю, - перебил меня Гагин. - Я не имею никакого права требо-
вать от вас ответа, и вопрос мой - верх неприличия... Но что прикажете
делать? С огнем шутить нельзя. Вы не знаете Асю; она в состоянии зане-
мочь, убежать, свиданье вам назначить... Другая умела бы все скрыть и
выждать - но не она. С нею это в первый раз - вот что беда! Если бы вы
видели, как она сегодня рыдала у ног моих, вы бы поняли мои опасения.
Я задумался. Слова Гагина "свиданье вам назначить" кольнули меня в
сердце. Мне показалось постыдным не отвечать откровенностью на его чест-
ную откровенность.
- Да, - сказал я наконец, - вы правы. Час тому назад я получил от ва-
шей сестры записку. Вот она.
Гагин взял записку, быстро пробежал ее и уронил руки на колени. Выра-
жение изумления на его лице было очень забавным, но мне было не до сме-
ху.
- Вы, повторяю, благородный человек, - проговорил он, - но что же те-
перь делать? Как? она сама хочет уехать, и пишет к вам, и упрекает себя
в неосторожности... и когда это она успела написать? Чего ж она хочет от
вас?
Я успокоил его, и мы принялись толковать хладнокровно по мере возмож-
ности о том, что нам следовало предпринять.
Вот что мы остановились, наконец: во избежание беды я должен был идти
на свидание и честно объясниться с Асей; Гагин обязался сидеть дома и не
подать вида, что ему известна ее записка; а вечером мы положили сойтись
опять.
- Я твердо надеюсь на вас, - сказал Гагин и стиснул мне руку, - поща-
дите и ее и меня. А уезжаем мы все-таки завтра, - - прибавил он, вста-
вая, - потому что ведь вы на Асе не женитесь.
- Дайте мне сроку до вечера, - возразил я.
- Пожалуй, но вы не женитесь...........



........."Прощайте, мы не увидимся более. Не из гордости я уезжаю - нет, мне
нельзя иначе. Вчера, когда я плакала перед вами, если б вы мне сказали
одно слово, одно только слово - я бы осталась. Вы его не сказали. Видно,
так лучше... Прощайте навсегда!"
Одно слово... О, я безумец! Это слово... я со слезами повторял его
накануне, я расточал его на ветер, я твердил его среди пустых полей...
но я не сказал его ей, я не сказал ей, что я люблю ее... Когда я встре-
тился с ней в той роковой комнате, во мне еще не было ясного сознания
моей любви

gracija (Золотой_век_Поэзия) все записи автора Добрый день, доктор, - начинает она по-английски. (Ее
речь кажется мне слишком плавной и как бы наперед
заученной.) - Простите, что я врываюсь к вам. Но мы были
как раз на станции, наш автомобиль остался там. - "Почему
она не подъехала к дому?" - молнией промелькнуло у меня в
голове. - И вот я вспомнила, что вы живете здесь. Я так
много слышала о вас, с вице-резидентом вы проделали прямо
чудо, его нога отлично зажила, он опять уже играет в гольф.
Да, да, у нас все говорят об этом, и мы охотно отдали бы
нашего ворчливого военного врача и обоих других в придачу,
если бы вы переехали к нам. Вообще, почему вас никогда не
видно? Вы живете, точно йог...
И так она тараторит без конца, торопится и не дает мне
вставить ни слова. Что-то нервное и неспокойное чувствуется
в этой пустой болтовне, и я сам заражаюсь беспокойством
своей гостьи. Почему она так много говорит, задаю я себе
вопрос, почему не называет себя? Почему не снимает вуали?
Лихорадка у нее, что ли? Больна она? Сумасшедшая? Я все
сильнее волнуюсь, чувствую себя в смешном положении, стоя
так перед ней под неиссякаемым потоком ее болтовни.
Наконец, она на миг останавливается, и я прошу ее наверх.
Она делает своему бою знак остаться и первая поднимается по
лестнице.
- Как у вас мило, - говорит она, осматривая мою комнату.
- О, какая прелесть, книги! Я хотела бы их все прочесть! -
Она подходит к полке и рассматривает названия книг. В
первый раз с тех пор как я вышел к ней, она на минуту
умолкает.
- Разрешите предложить вам чаю? - спрашиваю я.
Она, не оборачиваясь, продолжает рассматривать корешки
книг.
- Нет, спасибо, доктор... нам нужно сейчас же ехать
дальше... у меня мало времени... это была ведь просто
прогулка... Ах, у вас есть и Флобер, я его так люблю...
чудесная, удивительная вещь его "Education sentimentale"...
(1) Я вижу, вы читаете и по-французски. Чего только вы не
знаете!.. Да, немцы... их всему учат в школе... Право,
удивительно - знать столько языков!.. Вице-резидент бредит
вами и всегда говорит, что вы единственный хирург, к кому он
лег бы под нож... Наш старый доктор годится только для игры
в бридж... Кстати, знаете ли (она все еще говорит, не
оборачиваясь), сегодня мне самой пришло в голову, что хорошо
было бы посоветоваться с вами... а мы как раз проезжали
мимо, я и подумала... Ну, вы сегодня, может быть, заняты...
я лучше заеду в другой раз.
"Наконец-то ты раскрыла карты!" - сейчас же подумал я.
Но я и виду не подал и заверил ее, что сочту за честь быть
полезным ей теперь или когда ей угодно.
- У меня ничего серьезного, - сказала она,
полуобернувшись ко мне и в то же время перелистывая книгу,
снятую с полки, - ничего серьезного, пустяки... женские
неполадки, головокружение, обмороки. Сегодня утром, во
время езды, на повороте мне вдруг стало дурно, я упала без
чувств... бой должен был поднять меня и принести воды...
Ну, может быть, шофер слишком быстро ехал... как вы
думаете, доктор?
- Так трудно сказать. У вас часто подобные обмороки?
- Нет... то есть да... в последнее время... именно в
самое последнее время... да... обмороки и тошнота.
Она уже опять повернулась к книжному шкафу, ставит книгу
на место, вынимает другую и начинает перелистывать.
Удивительно, почему это она все перелистывает... так
нервно, почему не подымает глаз из-под вуали? Я намеренно
ничего не говорю. Мне хочется заставить ее ждать. Наконец,
она снова начинает гоном легкой болтовни:
- Не правда ли, доктор, в этом нет ничего серьезного?
Это не какая-нибудь опасная тропическая болезнь?
- Я должен сначала посмотреть, нет ли у вас жара.
Позвольте ваш пульс...
Я направляюсь к ней, но она слегка отстраняется.
- Нет, нет, у меня нет жара... безусловно, безусловно
нет... я измеряю температуру каждый день, с тех пор... с
тех пор, как начались эти обмороки. Жара нет, всегда
тридцать шесть и четыре. И желудок в порядке.
Я медлю. Во мне все растет подозрение: я чувствую, что
эта женщина чего-то от меня хочет, в такую глушь ведь не
приезжают, чтобы поговорить о Флобере. Я заставляю ее ждать
минуту, другую. - Простите, - говорю я затем, - разрешите
мне задать вам несколько вопросов?
- Конечно, вы ведь врач! - отвечает она, но тут же опять
поворачивается ко мне спиной и начинает перебирать книги.
- У вас есть дети?
- Да, сын.
- А было ли у вас... было ли у вас раньше... я хочу
сказать - тогда... были ли у вас подобные явления?
- Да.
Ее голос стал теперь совсем другим, отчетливым, без
всякого жеманства и нервности.
- А возможно ли, чтобы вы... простите за вопрос...
возможно ли, чтобы сейчас была та же причина?
- Да.
Резко, словно острым ножом, отрезала она это. Ничто не
дрогнуло в ее лице, которое я видел в профиль.
- Лучше всего, сударыня, если я осмотрю вас... вы
разрешите попросить вас... перейти в другую комнату?
Тут она вдруг оборачивается. Сквозь вуаль я чувствую ее
холодный, решительный взгляд, устремленный на меня.
- Нет... в этом нет надобности... я вполне уверена в
причине моего недомогания.

Голос на мгновение умолк. В темноте снова блеснул
наполненный стакан.
- Итак, слушайте... но сначала постарайтесь вдуматься во
все это: к человеку, погибающему от одиночества, вторгается
женщина, впервые за много лет белая женщина переступает
порог его комнаты... И вдруг я чувствую присутствие в
комнате чего-то зловещего, какой-то опасности. Я весь
похолодел: мной овладел страх перед железной решимостью
этой женщины, начавшей с беспечной болтовни, а потом вдруг
обнажившей свое требование, словно сверкнувший клинок. Я
знал ведь, чего она от меня хотела, угадал это сразу - не в
первый раз женщина обращалась ко мне с такой просьбой, но
они приходили не так, приходили пристыженные и умоляющие,
плакали и заклинали спасти их. Но тут была... тут была
железная, чисто мужская решимость... с первой секунды
почувствовал я, что эта женщина сильнее меня... что она
может подчинить меня своей воле... Однако... однако... во
мне поднималась какая-то злоба... гордость мужчины, обида,
потому что... я сказал уже, что с первой секунды, даже
раньше чем я увидел эту женщину, я почувствовал в ней врага.
Сначала я молчал. Молчал упорно и ожесточенно. Я
чувствовал, что она смотрит на меня из-под вуали, смотрит
прямо, требовательно и хочет заставить меня говорить. Но я
не уступал. Я заговорил, но... уклончиво... невольно
переняв ее болтливый, равнодушный тон. Я притворялся, что
не понял ее, потому что - не знаю, можете ли вы понять это -
я хотел заставить ее высказаться яснее, я не хотел
предлагать, наоборот... хотел, чтобы она попросила...
именно она, явившаяся с таким повелительным видом... И,
кроме того, я знал, какую власть надо мной имеют такие
высокомерные, холодные женщины.
Я ходил вокруг да около, говорил, что ей нечего
опасаться, что такие обмороки в порядке вещей, более того,
они даже являются залогом нормального развития беременности.
Я приводил случаи из медицинских журналов... Я говорил,
говорил спокойно и легко, рассматривая ее недомогание как
нечто весьма обычное, и... все ждал, что она меня
остановит. Я знал, что она не выдержит.
И действительно, она резким движением прервала меня,
словно отметая все эти успокоительные разговоры.
- Меня, доктор, не это тревожит. В тот раз, когда я
носила первого ребенка, мое здоровье было в лучшем
состоянии... но теперь я уж не та... у меня бывают
сердечные припадки...
- Вот как, сердечные припадки? - повторил я, изображая
на лице беспокойство. - Сейчас послушаем! - Я сделал вид,
что встаю, чтобы достать трубку. Но она мгновенно
остановила меня. Голос ее звучал теперь резко и
повелительно, как команда.
- У меня бывают припадки, доктор, и я попрошу вас верить
моим словам. Я не хотела бы терять время на исследования -
вы могли бы, думается, оказать мне немного больше доверия.
Я, со своей стороны, достаточно доказала свое доверие к вам.
Теперь это была уже борьба, открыто брошенный вызов. И я
принял его.
- Доверие требует откровенности, полной откровенности.
Говорите ясно, я ведь врач. И первым делом снимите вуаль,
садитесь сюда, оставьте книги и все эти уловки. К врачу не
приходят под вуалью.
Гордо выпрямившись, она окинула меня взглядом. Минуту
помедлила. Потом села и подняла вуаль. Я увидел лицо -
такое, какое боялся увидеть: непроницаемое,
свидетельствующее о твердом, решительном характере,
Отмеченное не зависящей от возраста красотою, с серыми
глазами, какие часто бывают у англичанок, - очень спокойные,
но скрывающие затаенный огонь. Эти тонкие сжатые губы умели
хранить тайну. Она смотрела на меня повелительно и
испытующе, с такой холодной жестокостью, что я не выдержал и
невольно отвел взгляд.
Она слегка постукивала пальцами по столу. Значит, и она
нервничала. Затем она вдруг сказала: - Знаете вы, доктор,
чего я от вас хочу, или не знаете?
- Кажется, знаю. Но лучше поговорим начистоту. Вы
хотите освободиться от вашего состояния... хотите, чтобы я
избавил вас от обмороков и тошноты, устранив... устранив
причину. В этом все дело?
- Да.
Как нож гильотины, упало это слово.
- А вы знаете, что подобные эксперименты опасны... для
обеих сторон?
- Да.
- Что закон запрещает их?
- Бывают случаи, когда это не только не запрещено, но,
напротив, рекомендуется.
- Но это требует заключения врача.
- Так вы дайте это заключение. Вы - врач....

gracija (Золотой_век_Поэзия) все записи автора Читала в ребятами 8 класса. Не понимают они этого произведения((

...Лис замолчал и долго смотрел на Маленького принца. Потом сказал:
- Пожалуйста... Приручи меня!
- Я бы рад, - отвечал Маленький принц, - но у меня так мало времени. Мне еще надо найти друзей и узнать разные вещи.
- Узнать можно только те вещи, которые приручишь, - сказал Лис. - У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и потому люди больше не имеют друзей. Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!
- А что для этого надо делать? - спросил Маленький принц.
- Надо запастись терпеньем, - ответил Лис. - Сперва сядь вон там, поодаль, на траву, - вот так. Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. Слова только мешают понимать друг друга. Но с каждым днем садись немножко ближе...
Назавтра Маленький принц вновь пришел на то же место.
- Лучше приходи всегда в один, и тот же час, - попросил лис. - Вот, например, если ты будешь приходить в четыре часа, я уже с трех часов почувствую себя счастливым. И чем ближе к назначенному часу, тем счастливей. В четыре часа я уже начну волноваться и тревожиться. Я узнаю цену счастью! А если ты приходишь всякий раз в другое время, я не знаю, к какому часу готовить свое сердце... Нужно соблюдать обряды.
- А что такое обряды? - спросил Маленький принц.
- Это тоже нечто давно забытое, - объяснил Лис. - Нечто такое, отчего один какой-то день становится не похож на все другие дни, один час - на все другие часы. Вот, например, у моих охотников есть такой обряд: по четвергам они танцуют с деревенскими девушками. И какой же это чудесный день - четверг! Я отправлюсь на прогулку и дохожу до самого виноградника. А если бы охотники танцевали когда придется, все дни были бы одинаковы и я никогда не знал бы отдыха.
Так Маленький принц приручил Лиса. И вот настал час прощанья.
- Я буду плакать о тебе, - вздохнул Лис.
- Ты сам виноват, - сказал Маленький принц. - Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно ты сам пожелал, чтобы я тебя приручил...
- Да, конечно, - сказал Лис.
- Но ты будешь плакать!
- Да, конечно.
- Значит, тебе от этого плохо.
- Нет, - возразил Лис, - мне хорошо. Вспомни, что я говорил про золотые колосья.
Он умолк. Потом прибавил:
- Поди взгляни еще раз на розы. Ты поймешь, что твоя роза - единственная в мире. А когда вернешься, чтобы проститься со мной, я открою тебе один секрет. Это будет мой тебе подарок.
Маленький принц пошел взглянуть на розы.
- Вы ничуть не похожи на мою розу, - сказал он им. - Вы еще ничто. Никто вас не приручил, и вы никого не приручили. Таким был прежде мой лис. Он ничем не отличался от ста тысяч других лисиц. Но я с ним подружился, и теперь он - единственный в целом свете.
Розы очень смутились.
- Вы красивые, но пустые, - продолжал Маленький принц. - Ради вас не захочется умереть. Конечно, случайный прохожий, поглядев на мою розу, скажет, что она точно такая же, как вы. Но мне она одна дороже всех вас. Ведь это ее, а не вас я поливал каждый день. Ее, а не вас накрывал стеклянным колпаком. Ее загораживал ширмой, оберегая от ветра. Для нее убивал гусениц, только двух или трех оставил, чтобы вывелись бабочки. Я слушал, как она жаловалась и как хвастала, я прислушивался к ней, даже когда она умолкала. Она - моя.
И маленький принц возвратился к Лису.
- Прощай... - сказал он.
- Прощай, - сказал Лис. - Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь.
- Самого главного глазами не увидишь, - повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить.
- Твоя роза так дорога тебе потому, что ты отдавал ей все свои дни.
- Потому что я отдавал ей все свои дни... - повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить.
- Люди забыли эту истину, - сказал Лис, - но ты не забывай: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил. Ты в ответе за твою розу.
- Я в ответе за мою розу... - повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить.
XXII
- Добрый день, - сказал Маленький принц.
- Добрый день, - отозвался стрелочник.
- Что ты делаешь? - спросил Маленький принц.
- Сортирую пассажиров, - отвечал стрелочник. - Отправляю их в поездах по тысяче человек зараз - один поезд направо, другой налево. И скорый поезд, сверкая освещенными окнами, с громом промчался мимо, и будка стрелочника вся задрожала.
- Как они спешат! - удивился Маленький принц. - Чего они ищут?
- Даже сам машинист этого не знает, - сказал стрелочник.
И в другую сторону, сверкая огнями, с громом пронесся еще один скорый поезд.
- Они уже возвращаются? - спросил Маленький принц.
- Нет, это другие, - сказал стрелочник. - Это встречный.
- Им было нехорошо там, где они были прежде?
- Там хорошо, где нас нет, - сказал стрелочник.
И прогремел сверкая, третий скорый поезд.
- Они хотят догнать тех, первых? - спросил Маленький принц.
- Ничего они не хотят, - сказал стрелочник. - Они спят в вагонах или просто сидят и зевают. Одни только дети прижимаются носами к окнам.
- Одни только дети знают, чего ищут, - промолвил Маленький принц. - Они отдают все свои дни тряпочной кукле, и она становится им очень-очень дорога, и если ее у них отнимут, дети плачут...
- Их счастье, - сказал стрелочник.

gracija (Золотой_век_Поэзия) все записи автора Все рецепты доктора Бонфиля имели грозный вид обвинительного акта...
Казалось, они возглашали: "Ввиду того, что господин Имярек страдает хронической, неизлечимой, смертельной болезнью, он обязан принимать:
1)Сернокислый хинин, от которого он оглохнет и потеряет память.
2) Бромистый калий, от которого у него испортится желудок, ослабеют умственные способности, по лицу пойдут прыщи, а дыхание станет зловонным.
3) Йодистый калий, который иссушит все железы внутренней секреции, необходимые как для деятельности мозга, так и для прочих функций организма, и очень быстро превратит больного в слабоумного импотента.
4)Салициловый натрий, целительное действие которого еще не доказано, зато он, по-видимому, обеспечивает больному скоропостижную кончину.
А помимо сего, прописывается ему:
Хлорал, приводящий к сумасшествию, белладонна, вызывающая слепоту, всякого рода растительные настои, всякого рода минеральные смеси, кои портят кровь, подтачивают все органы, разъедают кости и убивают тех, кого пощадила болезнь."
Он поставил свою подпись, как судья, вынесший смертный приговор...