2 несвязанные истории |
Дневник |
|
Когда мир лежит в одной точке |
Дневник |
Метки: артюшинка |
Про критику. |
Дневник |
Я считаю, что критику стоит слушать только из уст тех людей, которые в данной области достаточно разбираются. Любую другую критику стоит просто пропускать мимо ушей, чтобы не травмировать свое шаткое душевное состояние.
Завязался тут у нас недавно спор, мне указали на то, что я достаточно болезненно отношусь к критике. Доля правды в этом, конечно есть, но я не склонна придерживаться этой позиции. Спор на этой почве у нас был массовый, то есть, высказаны были разные точки зрения, перебирать сейчас все по крупицам, нет времени, но свою точку зрения выскажу несколько подробнее.
Критику от непрофессионалов слушать нет смысла, какой от неё толк? Под словом профессионал я понимаю человека, который разбирается в данном деле лучше меня. Ведь главное в этом деле учиться и совершенствоваться, а какие уроки может преподнести человек, который сам не разбирается в этом деле и даже не сможет просто «повторить также»? Мне в противопоставление поставили позицию: но ведь есть мнение людей, обычные люди, так сказать, не избитым взглядом, могут дать трезвую оценку. Но разве тут не играет большой роли личностный фактор? То есть такое высказывание мнение будет уже не критикой, а оценкой на уровне «нравится», «не нравится». Так как этот параметр весьма субъективен, а я не собираюсь подстраиваться под любого и каждого, то и смысла слушать подобного рода оценки нет. Точнее слушать то, конечно можно, но принимать к сведению, запоминать, записывать, только в очень редких случаях, если ты и сам согласен с высказанным мнением.
Интересно было бы услышать ваше мнение по этому вопросу.
|
Я раздвигаю стены уже тысячи лет |
Дневник |
Мы живем дверь в дверь, чтобы удобнее было вламываться к другу по вечерам – с книжкой и чашкой, без стука, конечно, слово «вламываться» подразумевает нахальное нарушение границ.
Иногда мы проходим комнаты насквозь – и вылезаем в окна, по пожарной лестнице со стороны Москвы или по балкону, карнизу, и на козырек над входной дверью со стороны Лансберга, пугая кошек балетными прыжками, а соседей сдавленным смехом.
Но чаще задерживаемся, приносим другу что-нибудь, например раритетных солдатиков – набор неполный, не хватает нескольких офицеров, они потерялись несколько десятков лет назад под чьими-то пыльными креслами. Горничные, убираясь в детских замели их поглубже, под шкафы вместе с пылью, дети, некогда игравшие с ними, выросли и уже умерли. А ты достаешь их, расставляешь, в каком-то стратегическом порядке – фланги, корпуса, конница, пехота. Это битве при Аустерлице, объясняешь ты мне, тысяча утонут вот здесь, указывая на ковер, Наполен обойдет вот здесь, по Праценским высотам.
Лансберг – это не другой мир, Лансберг это очень открыточный город в Германии, семьдесят километров от Мюнхена.
Мы пишем друг письма, запечатываем и посылаем по почте — это интереснее, чем подсовывать под дверь. По утрам, завтракая, разбираем почту, вскрываем страринный сургуч, и удивляемся: «Смотри, латынь», «А обратный адрес?», «Где-то в Ватикане, я там не ориентируюсь», «Давай догадаюсь: тебя вызывают раскрыть убийства кардиналов, у тебя же была пятерка по криминалистике», «Нет, это тебя назначают новым преемником Папы Римского, повестка в религию».
Планируем прогулки по погодным сводкам — у меня сегодня кошмар, снегопад и ветер семь метров в секунду, давай лучше к тебе.
Меняемся музыкой — заслушиваем любимые песни друг друга, подпевая и цитируя, меняемся одеждой случайно, одеваясь утром в темноте, попадаем в часовую разницу, носим в кошельках не те деньги, бережем свои тайны — не зовем гостей и никому о друг друге не рассказываем.
И приходя домой, открываем-закрываем, как другие холодильник, д'вери друг к другу — вдруг пропадут.
|
никто не знает, как всё устроено на самом деле |
Дневник |
|
Ему |
Дневник |
Метки: артюшинка |
«Глубина-глубина я не твой, отпусти меня, глубина» |
Дневник |
Такое любимое тело, идеально сложенное по золотому сечению, искусанное, со следами от связанных рук, с татуировками, долговязое, расслабленно утомленное.
Я абсолютный собственник, меня не устраивает красота «где-то там», мне хочется чтобы она была моей, здесь и сейчас, прикованной к батарее, с завязанными глазами и кусочком льда тающем в ложбинке у шеи.
Восточные пряности и ваниль, гвоздика и кардамон, черный перец с карамельной патокой — я смешиваю невозможное, кидаю на сковородку со сладко шипящим растопленным маслом и заливаю сверху вином с оливками. Разливаю по бокалам и несу обратно в спальню — спаивать своими зельями, своими приворотными снадобьями, посвистом птицелова — тихой ритмичной мелодией, мантрами слов, что обещают все что угодно.
А скоро мне надо собираться и уезжать — каждое утро я привычно откапываю из песка колеса пыльной машины, откапываю и все равно не уезжаю.
И говорю в дрожащий от высокой температуры воздух, роняю тяжелые слова: «Как только мне надоест».
Спускаюсь в люк подводной лодки посреди Ас-сахры — вторая мировая, она затонула когда-то - и прохожу в жилой отсек, уже улыбаясь, уже тихонько, стаскиваю на ходу тяжелые сапоги, уже предвкушая.
А воздух, там, наверху, также горит и жжется, и кто-то в другом полушарии отключает связь, и говорит: «Хорошо, пока тебе не надоест».
И очнувшись, моя долговязая «теория разврата», спрашивает:
- А ее можно завести?
Я даже удивляюсь.
- Кого, лодку?
Ночами здесь до минус двадцати, мы одеваемся и выходим на охоту или готовим на костре еще немецкие консервы — у них огромный срок годности, кормим друг с друга с горячих двузубых вилок с коллекционной свастикой, зарисовываем новые созвездия — каждую ночь ось смещается и видны другие звезды.
И я кружу тебя, раскручиваю как глобус на шарнире этот мир и это небо, ты серьезно думаешь, что можно определить где выход, как можно отсюда выбраться, ты думаешь что мы в беде.
Я листаю найденные рассыпающиеся страницы инструкций и политических наставлений и развеиваю их по ветру, шепча Ас-сахре, рыжей, ржавой, жестокой — когда я уеду он достанется тебе, сбереги его...
Его прах смешается с твоим песком, его размолотит в жерновах жары и холода, моего предательства, одиночества и дурмана зелий, вскипающих на горелке... Он будет твоим, только подожди.
И возвращаюсь, ныряю под простыни, перебираю волосы шершавыми сухими пальцами, рассказываю про войны, их стратегию и тактику, сравниваю Семикнижие и фон Клаузевица, рассказываю будто сказку на ночь, будь сильным, моя любовь.
Отпусти меня, глубина.
|
Гольф альфа майк экоу, оувер. |
Дневник |
Я вспоминаю об игре и потому снова проигрываю.
Снег мгновенно теряет свою красоту таскенских налетчиков, пойманных в луче далекого солнца, и превращается в жалкие, мокрые хлопья в свете уличного фонаря. Угол зрения кажется диким,логарифмическая спираль распирает изнутри невыносимо тесную кальциевую клетушку черепа и кажутся лишними эти немощные, бледные руки.
Игра, дорогой дневник, заключается в том, чтобы не помнить о ее существовании.
Проигравшие начинают искать смысл жизни, пытаться написать для нее,жизни, инструкцию, мечтают продать ее огромным тиражом и в итоге исчезают там же, в безумных глазницах абсолютно бесчеловечной, неизмеримой пустоты полнейшего отсутствия.
Игра идет, когда не помнишь о ней. Все кажется абсолютно естественным и логичным, все выдуманные цели кажутся важными, особенными, уникальными, можно увидеть красоту вещей, созданных руками и появившихся случайно, кажется важным общество себе подобных, есть надежда, что это все не зря, есть какой-то высокий смысл и в конце обязательно ждет награда.
Когда помнишь об игре, все иначе. Пусто. Времени не существует, существует только механическое тиканье часов и абсолютный хаос. Сколько еще осталось ударов сердца, оборотов планеты вокруг солнца, не перестанут ли двигаться внутри молекулы и не обрежут ли ржавыми ножницами тонкую нить сознания, пока я валяюсь несколько часов без сознания в теплых тряпках постели?
Я точно знаю, что все те, кто хоть раз долго смотрел на свое лицо в зеркале и пытался увидеть там венец мироздания, играют в игру. Потому что иначе мучительно больно думать о себе,как о результате невероятной математической случайности, как о стечении обстоятельств, как о причудливом продолжении мертвого космоса. Нужно придумать себе оправдание и изменить Вселенную под себя, оживить ее,населить ее божествами и придать ей смысл.
Я вспоминаю об игре и потому снова проигрываю.
Метки: primary_adjunct |
Крейслауф |
Дневник |
Открыть свой собственный книжный магазин, такую лавку, уютный темный бар, не огромный магазин, с высокими стеллажами, а с книгами, до которых можно дотянуться, ну хотя бы встав на стул. A la домашняя библиотека, когда получаешь безмерное удовольствие, рассеянно охватывая взглядом стопки, ряды, сваленные в гору книги, и думаешь «Где-то тут была...я же помню...вот была...» и встаешь на шаткий стул, и берешь в руки эти корешки, переплеты, эти уголки и обрезы, эти бумажные двери в иное, находишь что-то забытое «О, Стругацкие», открываешь и зачитываешься на полночи, или что-то из детства - «Пятнадцатилетний капитан», ищешь и уже думаешь, что надо бы составить список нужных книг: что-то древнеримское — право и историю, что-то политическо-интриганское макиавеллевское, что-то викториански красивое английское.
Открыть магазин в центре — сейчас много закрытых кафе, с запертыми дверями, пыльными стеклянными витринами, заложенными изнутри белой оберточной бумагой.
Пусть будет везде гореть приглушенный сливочный свет, такой уютный, вместо кассы будет стойка бара, с бутылками по стенам для антуража.
Книги будут стоять как придется, никакого «по алфавиту» или «по жанрам», их придется искать, в этом и состоит очарование, когда не ты выбираешь, а тебя выбирают. «Черная стрела» и «Квентин Дорвард» вперемешку с «Историей петербургского архитектурного модерна» и древнекитайской философией, «Грозовым перевалом» и «Убить пересмешника».
А работать там будут наркоманы от литературы, их не испугать хаосом расстановки, или «посоветуйте мне что-нибудь», они опьянены этим эликсиром бессмертия, этой заточенной красотой, этой иномирностью того, что там внутри.
Будет полка редких книг, это почти моё хобби — искать, они как жемчужины на дне, я знаю куда нырять, а они не хотят лежать на грязном и пыльном дне чьих-то чердаков, антресолей и дальних углов букинистических.
Каждый день там будет меняться музыка, каждый раз новое настроение, от Баха — хорошо темперированный клавир, исполнение Гленна Гульда, до гаражного блюз-рока Black Keys.
Дверь будет отражающей, бликующей на солнечном свету, мерцающей в сумерки, затухающей к ночи, с цитатой по ободку круглой ручки «Он войдет в зеркало и не вернется».
И всё это будет несколько призрачно, неправдоподобно, неустроенно, немного страшновато, ведь никогда не знаешь, что происходит на самом деле, а что только привидится и исчезнет. Никогда не знаешь, что пропадет из твоей души, когда ты откроешь новую книгу, это всегда риск.
И еще, этот магазин не будет относиться к тому обычному рутинному миру: он будет существовать, лампы будут зажигаться, тайные двери в стеллажах будут поворачиться, музыка будет играть, а люди находить и приходить, а если повезет даже выходить, только благодаря одному — моему неверно бьющемуся сердцу. Двигателю у меня внутри.
|
Не меняй меня |
Дневник |
Когда часто переезжаешь с места на место – минимум вещей, всё можно унести в спортивной сумке через плечо, чувствуешь некую независимость от этого мира.
Открываешь новый шкаф, застилаешь кровать, расставляешь книги, наливаешь в любимую чашку чужой чай.
И каждый раз это как путешествие в никуда, neverland, тайные ключи, открывающие любые двери, пустые квартиры, почти ничейные, с уехавшими хозяевами.
Носишь рубашки-пиджаки с мужского плеча, пахнешь чужими запахами-духами, выкуриваешь портсигары и вдохновенно приканчиваешь чей-то бар.
Задергиваешь портьеры, включаешь музыку погромче «зачем пустые реки бегут к большой воде...», листаешь семейные фотоальбомы, пытаясь вмечтать туда себя.
Стреляешь с балконов, ловя в прицел любителей смотреть в окна, кормить птиц с подоконника, просто любопытных, бездельников и мечтателей.
Приглашаешь гостей, случайных любителей напиваться не в одиночку, виртуозов своего дела.
Цыганка в грязных привокзальной забегаловке расскажет тебе твою судьбу, пройдет по твоим линиям, шагнет на за черту и вернется. Отряхнет с цветастого подола твой пепел, словит в движении рук твой остановившийся взгляд и возьмет мягкий пластик денег. Иногда судьбу не нужно знать.
И ты входишь в очередную пустующую чью-то реальность, сначала осторожно, заглядывая за углы, потом осваиваешься, гремишь посудой, переставляешь вещи, музыкальные диски, выключаешь телефоны - чтобы не нервировали, не будили по утрам.
Оттачиваешь голос до остроты, рассказываешь детям по вечерам сказки – начитываешь аудиокниги, этим и зарабатываешь. Мигаешь фонарями из темных окон, подаешь сигналы кораблям, потерянным путникам, шатающимся брошенным, оставленным, выгнанным из дома.
Сидишь на ступеньках – холодных, каменных, обшарпанных, пахнешь самым лучшим сортом табака, и мечтаешь о сероглазых королях, что не умрут на твоих руках.
|
La carta esferica |
Дневник |
Штефан загорает на палубе, я спасаюсь от жары в каюте, накрывшись мокрой простыней, прополосканной в соленой океанской воде.
Сплю целый день, только под вечер, выходя наверх – время, когда я начинаю жить, жара спадает, плыть осталось недолго, идем на максимальной скорости.
В сумерки мы заглушаем мотор, чтобы немного поплавать, я делаю неловкие полукруги вокруг лодки, хватаясь за обшивку, меня пугает эта стихия, вода заливает уши, нос, смыкается у меня над головой, берет меня всю и ничего не отдает взамен.
Есть люди как русалки, такие дети морского бога, они находят посреди города грязный застоявшийся пруд и радостно ныряют. Я плаваю недоверчиво-неумело, радуясь, когда можно выбраться на борт, свалится, отплевываясь, как утопающий, перевернуться и просто смотреть в темнеющее небо.
Самое любимое время – ночь, когда можно пойти на вахту в рубке, разложить карты, включить ноутбук, навигацию, сверять курс, проверять погоду в интернете, разговаривать с диспетчерами на станциях (хэй, не засоряйте эфир), разогревать бутерброды в микроволновке, разбирать каллиграфические почерки переснимков старинных карт, слушать байки пиратов времен Эдварда Тича и Моргана – их голоса пробиваются в белый шум со дна в самое темное время – перед рассветом.
До нашей цели остается немного, пара часов по атлантическому времени, Штефан просыпается и завтракает со мной, на столике раскидана куча карандашей и снимков со спутника, я выверяю последнее, пересчитывая всё в уме.
До жары успеваем послушать новости, сигнал доходит уже плохо, кажется третьей мировой не случилось, пока нас нет, это так всегда удивляет.
«Я настроила бортовую систему, мы остановимся прямо над ним, когда будешь нырять - не отклоняйся, ты поднимешь много ила и ничего не увидишь»; «Мы пропадем?»; «Да, на некоторое время, до нас будет не докричаться, не знаю где мы проснемся»; «Хорошо, когда я буду спускаться, считай глубину».
И он идет натягивать водолазный костюм, одевает маску, берет в руки лот – веревку с гирей и отметками, и падает.
Я держу веревку – она отмечает метры, пять, десять, тридцать, сорок, он нырял всегда, сколько я его знаю. На пятидесятом веревка замирает и лишь её немного водит в моих руках, как будто я тяну со дна рыбу, я закрепляю её и иду проверять эфир.
Записываю сообщение – долготу, широту, скорость ветра, день, час, моё имя и кодовые цифры посудины.
Сколько здесь пропало из эфира самолетов, кораблей, подводных лодок?
Если лот остановится, значит, он нашел.
Если лот остановится, значит, мне нужно пропадать следом.
|
Моё Прошлое, Настоящее и Будущее |
Дневник |
Метки: жизнь любовь творчество будущее реальность виртуальность прошлое настоящее выдумка |
Без заголовка |
Дневник |
Топили меня в ванной – рисовали с меня Офелию, отпаивали огненной водой, рассказывали про Аустерлицкое сражение, про пушки, что стреляли под ноги русско-австрийским солдатам, прямо в лед, а лед ломался, накидывали куртку на мои голые коленки в раздербаненных джинсах, закрывая от неодобрительных взглядов потомков ирландских королей, посылали мне письма, с немецкими штампами, с вложенными историями, которые так приятно читать по утрам, под одеялом, обжигаясь кофе с коньяком.
«Меня зовут в Сорбонну читать лекции про какую-то там текучесть-проводимость, сейчас я посмотрю... Сегодня утром в почтовом ящике нашел, стоит моё имя, смотри.
Я буду эксцентричным лектором, буду ругаться с портретами, грязно переходя на личности, приходить пьяным, благословлять студентов на крестовые походы, «да святится имя твоё, да прибудет царствие твоё», осеняя крестным знамением всех проходящих мимо, буду приставать к библиотекаршам, буду читать им их любимых поэтов, они не отличаются оригинальностью, это будут либо Байрон, либо Шелли. В темноте книжных стеллажей буду нашептывать им «И лучшим сокровищем памяти будет —
Он — первый стыдливый любви поцелуй!», и склонять их сбежать со мной на яркие курортные побережья, жить в пансионатах под вымышленными именами, лежать под облезлыми полосатыми тентами в солнечных очках на пол-лица и курить сигары, они будут смущаться и краснеть, убирать мои руки, будут ворочаться ночами без сна и ревновать меня к молодым студенткам, разве это не прекрасно?»
|
Зарисовка |
Дневник |
Метки: kettarian_chiffa |
даже если ты из тех, кто вечно лишний |
Дневник |
когда-нибудь мы построим мачты
для тех,
кто хочет уйти в море,
когда-нибудь мы построим рельсы
вверх
для тех,
кто хочет уйти в небо,
когда-нибудь мы забудем, что такое
ссоры, терроры и
холод по Цельсию,
и станет ненужным плацебо,
а пока что - не умирай,
даже если ты из тех,
кому очень хочется,
кому очень плачется,
но
нас ждут корабли в море,
нас ждут поезда в небо,
и хотя бы поэтому - не умирай,
останься в живых,
ведь за тебя твою жизнь никто не проживёт,
пойми.
|
Дары небесные |
Дневник |
Это было тоскливое утро. Колян
|
НЕ ПРИТУЛЯТИСЬ! |
Дневник |
Настроение сейчас - "актриса-весна --- актриса-весна --- актриса весна"
Наш город превратился в карнавал.
Резкий холод, гуляющий с ветром, солнце в обнимку с тучами, куртки за ручку с майками, мини-юбки в одну ногу с джинсами.
Никто не хочет верить осени.
Мы еще верим лету.
А ночью надо прятаться под двумя одеялами, одевать детские ножки в колготки и длинный халатик, резать красный ситец на платье и понимать, что оденешь его через год. Новая белая юбка тоже лежит в шкафу.
Чуток приятно представить красные и желтые листья, мокрые деревья и лужи на том месте, возле “Веселки”, где вода покрывается тонкой корочкой льда и прячет под ним упавшие лучики клена.
Так ничего за лето и не успели.
Какое оно непостоянное, хаотичное, с рвением, с бесшабашной головой.
а мы здесь, во дворе, на пеньке, застеленном старым покрывалом, болтали о кошках, сигаретах, кактусах. мы тут любовались одними малиновыми цветами и щипали мяту на чай, которого не было. мы с войной уходили куда-то, на работу, в храм, магазин.
мы только раз, это было вчера, притащили огромный арбуз.
И ни разу не уехали по дороге, к которой зовет сердце.
Год уходит к закату. К большому Вчера, посеревшему в памяти, залитому дождем, залепленному снегом, забытому прошлому.
Метки: иоанна_вишневская |
Нереальность |
Дневник |
|
Помнишь? |
Дневник |
Помнишь, как мы тащили напольные часы – почти в два раза выше меня, в огромной коробке, переложенной газетами, смеясь и чуть не роняя. Вся эта машинерия внутри них звенела и жалобно подвывала, когда мы все-таки задевали за стены и перила, за кучу соседских вещей – каких-то сервантов и стопок журналов «Новое время», года девяностого.
А потом, свалив их в коридоре, и отсмеявшись, открыв коробку (мы так их и нашли, случайно, около гаражей, по длинной коробке – «а вдруг там труп?», «ты с ума сошел, кто оставляет труп посреди улицы», «нет, а вдруг, давай проверим»), нашли год выпуска на задней стенке, начало прошлого века.
«А представляешь, если завести...»
Представляешь, если их завести, мы останемся вечно молодыми, или окажемся там, у Кесслера в часовой мастерской, в девятьсот четвертом, когда он заводит их в первый раз. Или нет, они пойдут назад, и наши дети будут стареть наоборот, как Бенджамин Баттон, или мы их откроем как шкаф, и окажемся в Нарнии.
И мы изводим кучу тряпок, чистим и моем, лак почти не растрескался, стекла на циферблате нет, но и осколков мы не находим – может его вынули давно.
Циферблат с изящными, как кружево, стрелками, маятник, гири, реечки-рамки, цифры, будто пером выведенные, лунный календарь...
Потом, кое-как, уже усталые мы поднимаем и ставим их, прислоняя к стене. «Завтра я обзвоню в поисках мастера-часовщика антиквариатные магазины», говорю я.
«А если завтра мы проснемся посреди пустыни, в подводной лодке?»
«Это было бы интересно, я буду до конца жизни благодарить твое любопытство к чужим трупам в коробках».
«А если завтра...»
А если завтра мы станем незнакомыми людьми, если завтра этих часов не будет, и мы проснемся на разных концах города, боясь позвонить друг другу, позвонить и спросить: «а тебе тоже приснилось, что мы нашли часы?», а если завтра мы забудем кто мы, если завтра будет целый день идти дождь и настройщик не приедет. Он будет бояться выйти под дождь, ведь он старый, почти бумажный, промокнет, заболеет и умрет.
И часы не пойдут, мы разойдемся по своим делам, остынем, погаснем, забудем, и никогда уже не починим их. Они будут стоять очередным мертвым грузом, об который спотыкаешься или бьешься об угол локтем, утром, не проснувшись или в спешке.
Или ночью, когда я поставлю вариться на медленном огне малиновое варенье, буду читать, они вдруг щелкнут, рычажки-колесики встанут на место, минутная и секундная стрелки дернутся.
И время вокруг остановится.
|
Старая сказка на новый лад |
Дневник |
Метки: kettarian_chiffa |