Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

Волков: Почему поэзия Цветаевой, такая страстная и бурная, столь малоэротична?

Бродский: Голубчик мой, перечитайте стихи Цветаевой к Софье Парнок! Она там по части эротики всех за пояс затыкает - и Кузмина, и всех остальных... "Я любовь узнаю по боли всего тела вдоль". Дальше чего еще надо! Другое дело, что здесь опять-таки не эротика главное, а звук. У Цветаевой звук - всегда самое главное, независимо от того, о чем идет речь...

ПОЭТЕССА СОФЬЯ ЯКОВЛЕВНА ПАРНОК

Умна, иронична, капризна. Внешность оригинальна и выразительна. На облике Парнок сказался, вероятно, особый склад ее натуры и судьбы, что придавало ее манерам драматический, терпкий привкус. Позади - моментально распавшийся брак, ибо от природы она была наделена сафическими склонностями. Не собранные в книгу стихи - строгие, созерцательные: о природе, об одиночестве, о душе. Цветаева была очарована ею с первой же встречи. Отчасти влекло преимущество возраста (Парнок была старше Цветаевой на семь лет); Цветаева тянулась к женщинам старше себя. Здесь же разница в возрасте была незначительна, но было ощущение странности, двусмысленности отношений, которое и пугало, и влекло одновременно. Сафическая любовь, которую предложила Парнок, и которую Цветаева приняла, вызвала поток стихов. В литературных салонах можно было видеть Марину и Софью сидящими в обнимку, курящими одну папиросу. (Надо отметить, что бисексуальные, гомосексуальные, лесбийские отношения отнюдь не были диковинкой на рубеже веков в среде российских литераторов, деятелей искусства и др. Отношения эти не скрывались).

Через несколько лет, составляя сборник юношеской лирики, Цветаева отберет стихи, навеянные знакомством с Парнок, и составит цикл. Названия цикла, между которыми она колебалась, знаменательны: "Ошибка" и "Кара"; окончательное - "Подруга".

Любовь Софьи, увы, оказалась недолговечной. Впрочем, Цветаева никогда не переставала оставаться милой ее сердцу: по воспоминаниям современников, карточка Цветаевой всегда стояла у Парнок на столике подле постели

Марина измены простить не смогла. За несколько лет до смерти, в стихотворении "Ты молодая" (см. ниже), посвященном М.Баранович, Парнок вновь обращается к Цветаевой - с прощением и благословением.

Когда М.Баранович пожелала после приезда Цветаевой из-за границы передать ей это - тогда уже загробное послание Парнок, в ответ последовало равнодушное: "Это было так давно".

Так, "...кто был охотник? - Кто - добыча? Все дьявольски - наоборот!"

Нет, лучше оставим все на своих местах. Просто немного пофантазируем...Читать далее

Екатерина_Коробова (Серебрянный_век) все записи автора

Иные воздыхатели умерли бы на месте, узнав, что их кумир родился не "под звездным небом Аргентины", а в Малороссии и что за сказочный аппетит мать звала дочку "полтавской галушкой". Семья преподавателя гимназии Василия Андреевича Левченко переехала в Москву в 1895 году, когда Верочке было два года. Здесь, в доме, расположенном в одном из Кисловских переулков, и прошло детство будущей королевы немого кино. Верочку, старшую из детей, в семье считали тихоней и слишком послушной. При этом сестры Надя и Соня немного побаивались ее, до самозабвения мечтательную и словно не от мира сего. Надя, делая страшные глаза, шепотом говорила Соне: "Смотри, Вера опять разговаривает сама с собой!" Однажды девочки подслушали, как их старшая сестра с упоением и драматизмом, бурно жестикулируя, пересказывает куклам историю о морских приключениях, которыми Вера зачитывалась с шести лет.

А еще Верочка обожала танцевать и уговорила маму отдать ее в балетное училище Большого театра. Приняли девочку сразу: в любом ее движении сквозили фация и изящество. Будущее примы-балерины было ей обеспечено. Но вмешалась властная бабушка Екатерина Владимировна, считавшая балет неприемлемым занятием для девушки из порядочной семьи. Вера орошала слезами подушку, но делать было нечего - пришлось вернуться в гимназию.

Вскоре родные Веры поняли, что она и на самом деле не такая, как все. Пятнадцатилетняя Вера побывала на спектакле "Франческа да Римини" Габриеле д'Аннунцио. В главной роли блистала императрица российского драматического театра Вера Комиссаржевская. А в это время другая Вера, которая вскоре станет не менее знаменита, буквально задыхалась от обилия впечатлений. Вернувшись из театра домой, она сделалась замкнутой, ночью у нее поднялась высокая температура: горячка не отпускала девочку целую неделю. Семейный врач объяснил родителям, что их дочь чересчур впечатлительна и склонна к меланхолии. Ей нельзя слишком много читать и... мечтать. С тех пор родители заставляли Веру зимой ходить с сестрами на каток, а летом играть в теннис на зеленоградской даче. Как же она не любила эти дурацкие спортивные игры!

 

Читать далее...

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора Настроение сейчас - лирика

Прекрасная Дама

 ЕЩЕ в юности Александр Блок попал под влияние философии Владимира Соловьева. Идея этого мыслителя о мистической Вечной Женственности сыграла с великим поэтом (да и со многими молодыми людьми того времени) злую шутку. Они бредили образом Прекрасной Дамы и своих подруг боготворили на расстоянии, не признавая никаких сексуальных отношений. Прекрасная Дама нужна была им для поддержания духа и молитвенного экстаза. А для усмирения плоти можно было воспользоваться услугами проститутки.

 Незавидна в этом свете судьба жены Александра Блока Любови Менделеевой. Поэт любил ее, но отнюдь не как земную женщину из плоти и крови, а как Музу, источник поэтического вдохновения. На протяжении четырех лет после свадьбы жена продолжала оставаться для него Прекрасной Дамой — земным воплощением божественного начала, сексуальные отношения с которой не просто недопустимы, а кощунственны. Но трезвомыслящая, далекая от мистических философствований Любовь Дмитриевна желала быть любимой, как обычная женщина. Впоследствии она так и не смогла простить мужу четырех лет супружеской пытки.

 Кармен

 А В ЖИЗНЬ Блока вошла другая Любовь — Любовь Александровна Андреева-Дельмас. О ее красоте говорил весь Петербург. Дельмас — сценический псевдоним, по фамилии матери. Ее отец, Александр Тишинский, был видным общественным деятелем в Чернигове. Вся семья была очень музыкальной, но Люба выделялась особо, у нее был очень красивый сильный голос, и все вокруг твердили, что с такими данными ей надо обязательно учиться. Да она и сама мечтала о театре. Блестяще пройдя конкурс, поступила в Петербургскую консерваторию, по окончании которой пела в Киевской опере, в петербургском Народном доме и даже участвовала в заграничном турне с самим Шаляпиным — исполняла партию Марины Мнишек в «Борисе Годунове». Однако лучшей ее партией, по признанию современников, была «Кармен».

 Блоку шел тридцать четвертый год, столько же было и ей. Поэт не пропускал ни одного представления, он буквально бредил ею. Писал ей страстные письма и мечтал о встрече. «…Я не мальчик, я знаю эту адскую музыку влюбленности, от которой стон стоит во всем существе и которой нет никакого выхода…». «Я не мальчик, я много любил и много влюблялся. Не знаю, какой заколдованный цветок Вы бросили мне, но Вы бросили, а я поймал…».

 А еще он признавался в письмах, что покупает ее карточки, стоит дураком под ее окнами, ловит издалека ее взгляд, но боится быть представленным и мечтает лишь о том, чтобы поцеловать руку, которая бы бросила ему цветок, а он, как Хозе, поймал его.

 Друзья взялись было представить его Любови Александровне, тем более что она уже давно догадалась, кто ее необычный поклонник. Но он, как мальчишка, сбегающий с уроков, убежал и из театра. И снова… письма, корзины роз, первые посвященные ей стихи. И только когда «Кармен» шла в сезоне 1913 года последний раз, он наконец решился: оставил для нее у швейцара номер своего телефона. Она позвонила во втором часу ночи…

 Любовь и долг

 ОНИ встретились в последних числах марта 1913 года. В ночь после первого свидания Блок написал:

 Ты встанешь бурною волною

 В реке моих стихов,

 И я с руки моей не смою,

 Кармен, твоих духов…

 В течение нескольких месяцев они почти не расставались. Он любил в ней все, каждую родинку и изгиб, сходил с ума от ее плеч, губ, колен…

 Блок писал ей, что «это страшно серьезно», что в ней и старинная женственность, и глубина верности, и возможность счастья, но главное все же — что-то такое простое, чего нельзя объяснить. В этом и есть ее сила. Преисполненная радостью бытия, она нужна была поэту, хотя, казалось, они жили в разных измерениях и по-разному воспринимали мир. Но оба были художниками — и это еще более их сближало, рождая некое глубинное родство, из чего Блок надеялся извлечь «что-то новое для искусства».

 Те, кому доводилось их видеть в ту пору вместе, в фойе ли театра, на концерте или на улице, с удивлением отмечали, как они поразительно подходят, гармонически дополняя друг друга. Особенно это было явно, когда Блок и Дельмас выступали вдвоем со сцены. Так было, например, на литературном вечере, состоявшемся в годовщину их знакомства, — Блок читал свои стихи, она пела романсы на его слова. «Как сияли ее мраморные плечи! — вспоминала современница. — Какой мягкой рыже-красной бронзой отливали и рдели ее волосы! Как задумчиво смотрел он в ее близкое-близкое лицо! Как доверчиво покоился ее белый локоть на черном рукаве его сюртука». Казалось, вот оно счастье, о котором Блок так долго и искренне мечтал. Но, увы…

 У него, как всегда, ничего не получилось. В одном из писем к Любови Александровне он признался, что до встречи с ней в его жизни зияла огромная пустота. Она сумела на какое-то время эту пустоту заполнить, но — всего лишь на какое-то время, потому что жизнь его представлялась ему рядом случайных до чрезвычайности личных отношений, рядом крушений многих надежд. Она сумела продержать его в плену у счастья, но только в плену, потому что само счастье было ему недоступно как художнику. Искусство всегда там, где потери, страдания, холод…

 Ей, жизнерадостной по мироощущению, эти мысли были противопоказаны. Она не желала соглашаться.

 Но «таков седой опыт художников всех времен», — настаивал Блок.

 По-своему он переживал древнюю, как мир, коллизию борьбы любви и долга, под которым разумел служение поэзии. Блок писал ей: «Я не знаю, как это случилось, что я нашел Вас, не знаю и того, за что теряю Вас, но так надо. Надо, чтобы месяцы растянулись в годы, надо, чтобы сердце мое сейчас обливалось кровью, надо, чтобы я испытывал сейчас то, что не испытывал никогда, — точно с Вами я теряю последнее земное. Только Бог и я знаем, как я Вас люблю».

 Сколь ни трудно, он пытается найти в себе силы для мучительной разлуки. И находит…

 В ящике письменного стола Блок хранил все, что было связано с Дельмас: письма, засушенные цветы, заколки, ленты. После разрыва он с трудом заставил себя разобрать эту символическую могилу любви.

 «Боже мой, какое безумие, что все проходит, ничто не вечно. Сколько у меня было счастья («счастья», да) с этой женщиной». Какое-то время она пыталась бороться за их счастье: то позвонит, разжалобит его, и он согласится на свидание, то проявит заботу о его холостяцком быте…

 «…Как она плакала на днях ночью, и как на одну минуту я опять потянулся к ней, потянулся жестоко, увидев искру прежней юности на лице, молодеющем от белой ночи и страсти. И это мое жестокое (потому что минутное) старое волнение вызвало только ее слезы… Бедная, она была со мной счастлива». Но…

 …Пора приниматься за дело,

 За старинное дело свое.

 Неужели и жизнь отшумела,

 Отшумела, как платье твое?

 УМЕР Александр Блок 7 марта 1921 года.  

 Любовь Дельмас пережила его на целых 48 лет. Незадолго до смерти она сожгла все свои письма к поэту.