Лежунапляжу все записи автора Я вдруг понял, что музыка мне не снилась – она отчётливо доносилась из-за стены. Я стал соображать, как я здесь оказался, и вдруг меня словно ударило электричеством – в одну секунду я припомнил вчерашнее и понял, что нахожусь на квартире фон Эрнена. Я вскочил с кровати, метнулся к двери и замер.
За стеной, в той комнате, где остался фон Эрнен, кто-то играл на рояле, причём ту самую фугу фа минор Моцарта, тему из которой кокаин и меланхолия заставили меня вспомнить вчера вечером. У меня в прямом смысле потемнело в глазах – мне представился кадавр, деревянно бьющий по клавишам пальцами, высунутыми из-под наброшенного на него пальто; высунутыми из-под наброшенного на него пальто; я понял, что вчерашний кошмар ещё не кончился. Охватившее меня смятение трудно передать. Я оглядел комнату и увидел на стене большое деревянное распятие с изящной серебряной фигуркой Христа, при взгляде на которую у меня мелькнуло странное чувство, похожее на déjà vu – словно я уже видел это металлическое тело в каком-то недавнем сне. Сняв распятие, я достал из кобуры маузер и на цыпочках вышел в коридор. Двигало мной примерно такое соображение – если уж допускать, что покойник может играть на рояле, то можно допустить и то, что он боится креста.
Дверь в комнату, где играл рояль, была приоткрыта. Стараясь ступать как можно тише, я подошёл к ней и заглянул внутрь. Отсюда был виден только край рояля. Несколько раз глубоко вдохнув, я толчком ноги распахнул дверь и шагнул в комнату, сжимая одной рукой тяжёлый крест, а другой – готовое к стрельбе оружие. Первым, что я увидел, были сапоги фон Эрнена, торчащие из угла; он мирно покоился под своим серым английским саваном.
Я повернулся к роялю.
За ним сидел человек в чёрной гимнастёрке, которого я видел вчера в ресторане. На вид ему было лет пятьдесят; у него были загнутые вверх густые усы и лёгкая седина на висках. Казалось, он даже не заметил моего появления – его глаза были закрыты, словно весь он ушёл в музыку. Играл он и правда превосходно. На крышке рояля я увидел папаху тончайшего каракуля с муаровой красной лентой и необычной формы шашку в великолепных ножнах.
- Доброе утро, - сказал я, опуская маузер.
Человек за роялем поднял веки и окинул меня внимательным взглядом. Его глаза были чёрными и пронизывающими, и мне стоило некоторого усилия выдержать их почти физическое давление. Заметив крест в моей руке, он еле заметно улыбнулся.
- Доброе утро, - сказал он, продолжая играть. – Отрадно видеть, что с самого утра Вы думаете о душе.
- Что Вы здесь делаете? – спросил я, осторожно укладывая распятие на крышку рояля рядом с его шашкой.
- Я пытаюсь, - сказал он, - сыграть одну довольно трудную пьесу. Но, к сожалению, она написана для четырёх рук, и сейчас приближается пассаж, с которым мне не справиться одному. Не будете ли Вы так любезны помочь мне? Кажется, Вам знакома эта вещь.
Словно в каком-то трансе, я сунул маузер в кобуру, встал рядом и, улучив момент, опустил пальцы на клавиши. Мой контрапункт еле поспевал за темой, и я несколько раз ошибся; потом мой взгляд снова упал на раскинутые ноги фон Эрнена, и до меня дошёл весь абсурд происходящего. Я отшатнулся в сторону и уставился на своего гостя. Он перестал играть и некоторое время сидел неподвижно – казалось, уйдя глубоко в свои мысли. Потом он улыбнулся, протянул руку и взял с крышки распятие.
- Бесподобно, - сказал он. – Я никогда не понимал, зачем Богу было являться людям в безобразном человеческом теле. По-моему, гораздо более подходящей формой была бы совершенная мелодия – такая, которую можно было бы слушать и слушать без конца.
- Кто Вы такой? – спросил я.
- Моя фамилия Чапаев, - ответил незнакомец.
- Она ничего мне не говорит, - сказал я.
- Вот именно поэтому я ей и пользуюсь, - сказал он. – А зовут меня Василий Иванович. Полагаю, что это Вам тоже ничего не скажет.
Он встал со стула и потянулся; при этом суставы его тела издали громкий треск. Я почувствовал лёгкий запах дорогого английского одеколона.
- Вчера, - сказал он, пристально глядя на меня, - вы забыли в «Музыкальной табакерке» свой саквояж. Вот он.
Я посмотрел на пол и увидел стоящий возле ножки рояля чёрный саквояж фон Эрнена.
- Благодарю Вас, - сказал я. – Но как Вы вошли в квартиру?
- Я пытался звонить, - сказал он, - но звонок, видимо, не работает. А ключи торчали из двери. Я увидел, что Вы спите, и решил подождать.
- Понятно, - сказал я.
На самом деле ничего понятно мне не было. Как он узнал, где я? К кому он вообще пришёл – ко мне или к фон Эрнену? Кто он и чего он хочет? И почему – именно это мучило меня невыносимо – почему он играл эту проклятую фугу? Подозревает ли он что-нибудь? (Кстати сказать, накрытый пальто труп в углу смущал меня меньше всего – это был вполне обычный для чекистских квартир предмет обстановки.)
Чапаев словно прочёл мои мысли.
- Как Вы, очевидно, догадываетесь, - сказал он, - я к Вам не только по поводу Вашего саквояжа. Сегодня я отбываю на восточный фронт, где командую дивизией. Мне нужен комиссар. Прошлый… Ну, скажем, не оправдал возлагавшихся на него надежд. Вчера я видел Вашу агитацию, и Вы произвели на меня недурное впечатление. Кстати, Бабаясин тоже очень доволен. Я хотел бы, чтобы политическую работу во вверенных мне частях проводили Вы.
С этими словами он расстегнул карман гимнастёрки и протянул мне сложенный вчетверо лист бумаги. Я развернул его и прочёл:
«Тов. Фанерному. Согласно приказа тов. Дзержинского Вы немедленно переводитесь в распоряжение командира Азиатской Конной Дивизии тов. Чапаева с целью заострения политической работы. Бабаясин.»
Снизу стояла уже знакомая мне расплывчатая фиолетовая печать. Что же это за Бабаясин такой, смятенно подумал я и поднял глаза.
- Так как Вас всё-таки зовут? – прищурясь, спросил Чапаев. – Григорий или Пётр?
- Пётр, - облизнув пересохшие губы, сказал я. – Григорий – это мой старый литературный псевдоним. Знаете, всё время возникает путаница. Некоторые по старой памяти говорят Григорий, некоторые – Пётр…
Кивнув, он взял с рояля шашку и папаху.
- Так вот, Пётр, - сказал он, - возможно, это покажется Вам не вполне удобным, но наш поезд отбывает сегодня. Ничего не поделаешь. Война. У Вас есть в Москве какие-нибудь незавершённые дела?
- Нет, - сказал я.
- В таком случае я предлагаю Вам отбыть со мной незамедлительно. Сейчас мне надо быть на погрузке полка ивановских ткачей, и я хотел бы, чтобы Вы присутствовали. Не исключено, Вам придётся выступить. У Вас много вещей?
- Нет, - сказал я.
- Отлично. Я сегодня же распоряжусь поставить Вас на довольствие при штабном вагоне.
Он направился к дверям.
Я поднял саквояж и вышел в коридор вслед за ним. В моей голове была совершеннейшая путаница и хаос. Человек, шагавший впереди по коридору, пугал меня. Я не мог понять, кто он – по манерам он меньше всего напоминал красного командира, но тем не менее явно был одним из них; к тому же подпись и печать на сегодняшнем приказе были такими же, как и на вчерашнем. Выходило, что у него достаточно влияния, чтобы за одно утро добиться нужного ему решения и от кровавого Дзержинского, и от этого тёмного Бабаясина.