Предсмертный танец Дездемоны был красив. Она умирала, а Отелло с пустыми безучастными глазами смотрел на это: на лёгкий шарф, игравший с воздухом, на взбрасывание стройных белых ног под белыми складками ночного платья. На груди этого платья набухало алое пятно, и движения девушки становились всё дёрганнее и фантастичнее. (Если я буду умирать не своей смертью, то обязательно буду танцевать: вложу в движения всю любовь к жизни и людям, всю мудрость, которая накопится во мне, так, чтобы каждый, кто увидит этот танец, понял для себя в жизни что-то главное) Дездемона старалась не смотреть на любимого -- это было слишком больно, больнее, чем этот смертельный удар -- она смотрела в небо, где начинали зажигаться первые звёзды. "Ещё одну минуту!" -- шептали губы, "Ещё одна минута", -- соглашалась листва каштанов, говорившая в этот вечер голосом Бога. А когда прекраснейшее из женских тел успокоилось на полу летней террасы, на эту же плитку со звоном упал кинжал, и обезумевший громко разрыдался. Он плакал над телом любимого и дорого существа, сотрясая рёвом отчаяния глубины сада... Прижимал к груди девушку, трогал пальцами щёки, брал за подбородок, заглядывая в глаза, стонал словами "люблю тебя" и целовал в розовые губы, пытаясь оживить их.
Кровь и слёзы... Тога Отелло местами стала красной, а платье Дездемоны -- тёплым, мокрым и солёным. Такими их застал рассвет.

Баба Стёпа была бойкой розовощёкой женщиной. Прозвание «баба» ей, как и всем женщинам в деревнях, дали лет через пять после замужества. И то, что муж её утоп в Кобылином пруду на третий год брака, уже никого не волновало. Баба и баба. И всё тут. Стёпа второй раз замуж идти не торопилась, лихо вела хозяйство и развлечений вовсе не бабских, как то, в кабаке гульнуть, силой с мужиками померяться, не чуралась. Но более всего славилась Стёпа своими пирогами. Слава эта выходила далеко за пределы деревни, в райцентр проникала – во как! И когда Степанида звала в гости кого – почитали за праздник идти в её тёплую и выскобленную до блеска избу, где по центру стоял стол с румяными пышными пирогами. А пироги эти такой аромат испускали, что шибко голодные в обморок хлопались. (Народ-то наш хоть и широкой души, однак иной специально с утра самого не ест, ежели ввечеру к Стёпке на пироги зван.) Талантище у бабы, конечно!.. Что тут ещё скажешь? А более всего был известен и любим местным населением слоёный пирог... Степанида делала его умело, с искусно выверенными движениеми, "про-фес-си-о-наль-но" -- как выразился однажды председатель. Но в то же время всякий раз подходила к его созданию с каким-то трепетом и почтением, как в первый раз: тщательно отбирала орехи и ягоды, с добрыми помыслами готовила начинку, бережно замешивала тесто и потом от души мяла его кулаками...
Лет тридцать прошло с тех пор. Стёпа замуж так и не вышла, но детей двоих родила. Как те выросли и возмужали, жильём в городе обзавелись, переехала к ним... Румянец на уже дряхлых щеках её поугас, но блеск в глазах остался. Особенно это было заметно, когда баба Стёпа – теперь уже действительно баба – принималась за свой слоёный пирог! И любо дорого было смотреть, когда на тесной городской кухоньке с ловкостью и азартом молодой хозяйки, хлопотала пожилая женщина, напевая «Пойду ль я, выйду ль я, да».

В аудитории ребята болтали и болтались без дела, репа ещё не началась. Аня опаздывала, т.е. вот уже полчаса преодолевала своей королевской поступью пятитиминутное расстояние от общаги до универа, Игорь слился в плеере с Бритни Спирз и бойко пританцовывал, Мариша со Светой обкуривали подробности вчерашнего вечера, Голяк делала массаж Ганчарик, попутно слушая лекцию Дины о новой помаде, Макса как всегда заточили в деканате, Инну отправили в ларёк за провиантом для всей группы, Коледа пела своим пронзительным голосом какую-то попсятину под аккомпанемент Зени, Юра отсутствовал напрочь… Всё как всегда, за время моего отсутствия ничего не изменилось, и даже репетировали ту же сцену. Значит, зря я волновалась, депрессию можно было и затянуть.
Мысли прервал опоздавший Диничка. Взлохмаченный, заспанный и весёлый, каким только его и помнили в нашей группе, вначале он осторожно показал из-за двери голову. Убедившись, что никакой сапог и прочий театральный реквизит не летит в его сторону, Диничка предстал весь. Он относился к такому типу парней, которым лёгкая небрежность только к лицу. Я приходила в тихий восторг от его нерасчёсанных курчавых волос, какого-нибудь следа от подушки на щеке или мятой рубашки навыпуск, застёгнутой на две пуговицы. Зашвырнув рюкзак в угол, Диня принялся расточать шутки, как добрый Дед Мороз подарки, а его положительная энергия била в нас под напором остроумия и актёрских способностей, которыми щедро наделила его природа, или мать, или сосед сверху.

На выпускном я получила от него sms-ку, мы потихоньку вышли из громыхающего зала и пошли к воде целоваться...

Зима пришла… И как всегда белым снегом дорожки замела. Все-е дорожки!.. От дома к университету, от вокзала к родителям, от магазина к скверу, от тебя ко мне… Я звала тебя, я кричала, я просила, чтобы ты пришёл. Но ты постоянно исчезал на перекрёстках улиц, сворачивал во дворы незнакомых домов, терялся в вечерней часпиковой толпе метро. Так я тебя и не находила. И лишь однажды – почувствовала. Cтоя в пустой аудитории молчаливого субботнего университета, с высоты восьмого этажа я смотрела на проходящих внизу людей, и вдруг ощутила какое-то непонятное тепло внутри. И узнала – это был ТЫ. И ты был где-то рядом!
Вообще, где же ты прячешься? И зачем скрываешься от меня? Неразрешимые вопросики. Что говорить – ведь я даже не знаю тебя! Мы не знакомы, но иногда я могу угадывать какие-то очертания твоего образа. Например, знаю, что ты – как спокойная вдумчивая мелодия, с какой-то искрой юмора и большой долей нежности… И всякий раз улавливая этот дивный шлейф, оставленный тобой в гулких коридорах, на промёрзших парковых аллеях и библиотечных книгах, я наполняюсь ноющим и непонятно куда двигающим стремлением...

Из открытого окна на втором этаже доносилась оратория Генделя. Высокие женские голоса пели свет и радость. Летний грибной дождь прислушался к музыке и начал скромно аккомпонировать скрипкам. Всё стало просто, хоть так не бывает. Дождь, город и мы, никем ещё не прочитанные... Конечно, было зябко и хлюпало в ногах, и не сказать, что это состояние было приятным. Но Гендель как-то примирял с дождём, городом, проблемами.
...

В колонках играет - ELLA FITZGERALD-Bewitched

Наступает рассвет. Всё ещё держа книгу в руке, юноша начинает засыпать – самое время. От солнца, скрытого за ширмами дождей, в комнату долетает лишь рассеянный лиловый свет, а они, вперемешку с криками ворон, убаюкивают, монотонно барабаня пальцами по жестяному подоконнику.
Всю эту безликую мартовскую ночь Тим читал, делая пометки в блокноте. В перерывах между главами подходил к окну и вглядывался в тёмную неизвестную глубину спящего города, пил чай, рассматривал фотографии и ещё дописал куплет песни, посвятив её далёкой и дорогой девушке...
Сейчас его сон хрупок и нежен. Светлые завитки волос, тонкие черты лица – он похож на ангела!… Оставил серебряные трубы, скинул крылья, белое одеяние и в полной наготе полупрозрачного тела обретает утренний покой. В это время суток – юноша и не подозревает – за ним наблюдает Вселенная; и оседает в комнате так необходимая ангелам теплота, и чья-то невидимая рука выключает забытый светильник, и мотив песни, подхваченный ветром, уже несётся над лесами-дорогами, лавируя между каплями дождя, стараясь не растерять в пути ноты. Он летит к той, которой предназначен был, чтобы, проснувшись, она его напела; напев, удивилась бы, задумалась, и весь день потом вспоминала бы Тима («Странно, почему сегодня он из головы не идёт?»)
...