Долгие годы, прожитые вместе, они были бурно и страстно счастливы.
     Никогда ни тени вражды или ненависти не промелькнуло между ними.
     Но вот однажды вечером одна из них сказала:
     — Не знаю даже, как и начать.
     — Да не надо, — сказала вторая старушка. — Я и так знаю.
     — Но я... — сказала первая старушка.
     — Да-да, — перебила вторая старушка.
     И они поведали друг другу, что вот так, внезапно, вдруг разлюбили друг друга.
     Но, в сущности, добавили они, это произошло уже давно.
     А если вдуматься, продолжали они, покачав головами, то так оно всегда и было.
     Лучше уж было им никогда друг с другом не встречаться, или, вернее, хорошенько подумать наперёд.
     Сорок лет назад им бы следовало быть рассудительнее. Сами виноваты, бормотали они.
     Они стучали себя пальцем по лбу.
     Дурёхи, думали они. Безмозглые, бестолковые дурищи.
     Они потеряли сон, махнули на себя рукой, окончательно запутались и умерли.
     Две маленькие старенькие старушки.

     Две старушки жили в большом старом доме на краю города.
     Прямо над ними жил жалкий-прежалкий старичок, помешавшийся от одиночества. У него был толстый затылок и маленькие глазки с красными, вывернутыми наружу веками.
     Иногда он стучался в комнату к старушкам, и они вместе пили чай.
     В один прекрасный день старичок сказал, напряжённо уставившись в свою чашку:
     — А знаете, со мной за всю мою жизнь ни разу ничего такого не приключилось.
     — Ну да, и с нами тоже, — поддержали старушки, — тоже никогда ничего такого.
     — Да нет, — сказал старичок, — я вовсе не это имею в виду.
     — Ах вот как, — сказала одна старушка. Старичок посмотрел в пол, провёл руками по волосам и, запинаясь, выговорил:
     — Я вот о чём. Я бы очень не прочь разок это самое...
     — Это самое? — переспросила удивлённо вторая старушка.
     — Ну да, — сказал старичок.
     — А что «это самое»?
     — Ну это... с вами.
     — С нами?
     — Ну да, очень бы я был не прочь с вами это самое разок, ну, потрогать у вас кое-что, ну, в общем, вы понимаете, о чём я...
     — Да, — сказали старушки. — Понятно. Воцарилось молчание. Атмосфера накалялась. Затем одна из старушек сказала:
     — Нет, мы не хотим, нельзя. Старик вскочил и крикнул:
     — Ну что вы как дети, в самом-то деле! Ну просто как дети, и всё тут!
     И не успели старушки ничего сказать, как он, хлопнув дверью, выскочил из комнаты. Старушки остались сидеть подавленные.
     — Ну, это же ничего, что я так сказала? — спросила одна.
     — Да нет, — сказала другая старушка. — Я вот как раз об этом и думаю.
     Был полдень. Комнату заливало солнце.
     Через некоторое время старушек начали одолевать сомнения. Они думали о том, как одинок этот старик, о том, что он, возможно, теперь бесконечно огорчён.
     — У нас-то с тобой есть мы с тобой, — сказали они. Они подумали о том, что жизнь старика, вероятно, была сущим адом, что в нём бушевали инфернальные страсти, что ни один луч света не проникал в его душу — вполне вероятно.
     Часом позже они взобрались по лестнице и постучались в дверь его мансарды.
     — Кто там? — спросил он.
     — Это мы, — сказали они. — Можно зайти?
     — Нельзя.
     — Вам можно... это самое.
     — Нет, я больше не хочу.
     — Ну... за коленку. — Нет!
     — Под юбки — хоть до каких пор...
     — Нет! Убирайтесь! Прочь! Они вернулись к себе.
     Было уже за полдень. Солнце зашло, окрасив крыши красным. За окном возились стайки воробьев, слышался шум автомобилей, самолётов.
     Они понуро взглянули друг на друга. Он бы мог проделать с нами всё, подумали они. Всё, что угодно.
     Слышно было, как он топает ногами, хлопает дверьми.

     Две старушки жили на чердаке в центре города, две маленькие скрюченные старушки.
     Иногда одна из них трясущейся рукой наносила на губы мазочек помады, припудривала щёки и запинающимся голосом произносила, уставясь в пол перед собой:
     — Может, поцелуешь меня разок?
     Вторая подходила поближе, но не осмеливалась взглянуть на губы в красной помаде и на розовые напудренные щёки и бормотала:
     — Ну давай.
     И целовала, но по большей части промахивалась и клевала в щёку или даже в ухо.
     А временами другая, натянув коротенькую юбчонку и подбоченившись, прикрывала глаза и говорила:
     — Если бы ты сейчас могла обнять меня и подумать, только подумать: «Я люблю тебя...»
     И первая бормотала:
     — Ладно.
     И дрожащими пальцами вцеплялась в плечи другой старушки.
     По большей части это случалось с ними днём, когда лучи полуденного солнца проникали в оконце на крыше, и на их чердаке становилось тепло.
     Они никогда толком не знали, как полагается заканчивать подобный поцелуй, и обычно говорили:
     «Спасибо тебе» или «Это было очень любезно с твоей стороны», и расходились по разные стороны стола.
     И пока они так сидели, наступал вечер, и они не произносили ни слова, лишь тогда в полной мере ощущая, насколько сильно они любят друг друга. «Очень, — думали они. — Очень».
     Они могли бы сказать друг другу об этом. Но им казалось, что о таких вещах лучше молчать и смаковать переживаемые ощущения в тишине. Смаковать переживаемые ощущения — вот что они находили самой восхитительной вещью на свете.

     У голландского писателя Тоона Теллегена сложилась репутация парадоксального автора, к историям которого сложно относиться однозначно. Его сюжеты отправляют взрослых читателей в своеобразный тупик. Парадокс восприятия историй Теллегена в том, что всерьез — осмысленно — читать их можно только глазами ребенка. Вернуться к простоте первородного восприятия, не отягощенного ханжеством возрастного опыта и обывательских представлений о жизни, заставляют короткие новеллы о двух влюбленных старушках.
     Теллеген создает сюжетные ситуации, которые невозможно постигать буквально. Иначе будьте готовы почувствовать себя законченным извращенцем (если вас так уж возбуждают эти милые старушки, доживающие свой век в экстазе не случившихся совокуплений). Или вы вынуждены будете отложить «Двух старых старушек» в сторону, понимая, что ничего не понимаете.
     Влюбленные старушки Теллегена преподают всем — соседям, случайным прохожим, друг другу и, конечно, читателям — грандиозный урок терпимости.
     Эти анекдотические истории читаются как маленькие философские сказки: о противоречиях человеческих привязанностей, о трогательных поисках понимания, о том, что возраст никогда не равен человеческому «летоисчислению».... Наконец, сказкам о том, что и две старые старушки могут любить так сильно, страстно, так глупо и так бессмысленно — как и все мы, — что никто не посмеет назвать этих «двух молодых старушек» двумя старыми отчаянными лесбиянками.

     Две старушки очень любили друг друга. Они осыпали друг друга ласками, целовались и обнимались всякий раз, как только им удавалось улучить момент.
     Происходящее вокруг их не занимало, они были заняты только друг другом.
     Но счастливы они не были.
     Если быть абсолютно честными, думали они, совершенно честными и действительно кристально честными, то мы любим друг друга недостаточно. В сущности, думали они, вполне вероятно, что в глубине души мы совершенно неспособны любить!
     Они изо всех сил старались не задумываться над этим и поменьше заглядывать себе в душу. Но им это удавалось всё реже и реже.
     Ночью, уставясь в темноту неподвижным взглядом и делая вид, что спят, они пытались придумать — желательно поскорее, ведь они были стары и смерть была не за горами, — как сделать так, чтобы любить друг друга сильнее.
     Они покупали учебники о любви и выучивали наизусть целые главы. И всякий раз говорили друг другу:
     — Ну вот, видишь, — и безнадёжно покачивали головами.
     Их одолевали усталость и головокружение. И порой, когда всё вокруг казалось расплывчатым и неверным, они устремлялись друг к другу в объятия, но, не оценив расстояния, валились на пол, как кули с мукой.
     Однажды они упали так сильно, что не смогли подняться.
     — Может, хоть теперь мы любим друг друга достаточно, — с трудом произнесла одна старушка. —  Ох, хотела бы я верить!
     — Я тоже, — всхлипнула другая старушка. — Но ведь это же всё равно не так.
     Медленно, очень медленно дотянулись они друг до друга и, не в силах сдерживаться, принялись целоваться с ещё большей страстью, чем когда-либо. В глазах у них потемнело. Они не могли выговорить ни слова. Но они знали, что этого всё равно недостаточно. Хотя это, наверно, было неважно.
     Наступил вечер, а они всё лежали в отчаянии.

     Две старушки привыкли друг к другу настолько, что одна частенько ставила свою чашку на вторую, а другая придвигала свой стул к первой и устраивалась читать газету на её спине.
     Они любили друг друга, часто это повторяли, и больше им говорить было особенно не о чем.
     Если же они всё-таки заговаривали о чём-нибудь, то говорили друг другу не «ты», а «оно»: «Во как оно скособочилось-то» или «Да оно едва на ногах стоит, как только не упадёт?!»
     Когда же им случалось не удержаться на ногах, они, тряся головами, помогали друг другу подняться.
     По утрам они смахивали друг с друга пыль и, опираясь друг на друга локтями, молча пили кофе.
     А по ночам одна старушка забиралась под другую, плотно укутывалась в неё, поворачивалась на бок и засыпала.
     Когда одна из них в конце концов умерла, вторая выволокла её на улицу, положила на краешек тротуара и присела сверху, чтобы перевести дух.
     — Вы на ком-то сидите, — сказал, проходя мимо, какой-то старичок.
     — Да нет, — отвечала старушка. — Ничего подобного.
     Немного передохнув, она встала и отправилась домой.

     Две старушки вышли из дому — стоял прекрасный день, а они вот уже несколько месяцев не ступали за порог.
     В тот же миг они были сбиты с ног.
     «Ничего удивительного», — подумала одна старушка.
     «Какие же мы всё-таки дуры», — подумала другая.
     Они лежали на земле, а перед ними стоял малюсенький человечек. Такого крошечного человечка им еще встречать не доводилось.
     — Виноват, — сказал он.
     — В чём? — удивились они.
     — Как это в чём? — в свою очередь удивился человечек. — Да в том, что налетел на вас, вот в чём.
     Они не могли поверить, что он сумел сбить с ног их обеих, и так и сказали:
     — Ну, для этого, вообще говоря, вы ростом не вышли.
     Человечек взглянул на них опечаленно и опустил глаза.
     — Ну хорошо, хорошо, — сказали они. — Вы сбили нас с ног, отлично.
     Человечек захныкал. Это было невыносимо. Он скулил, как щенок.
     — Да ладно же! — закричали старушки. — Вы нас обеих с ног свалили! И теперь — весьма сожалеете! Ладно!
     Они кричали изо всех сил и сами уже верили своим словам.
     Человечек перестал хныкать, но продолжал вздыхать.
     Он уселся на край тротуара, обхватив ладонями голову.
     Старушки от боли не могли подняться; к тому же, у них наверняка было что-то сломано.
     Наступил вечер, начало подмораживать. Они лежали там, на тротуаре, перед своим домом. Маленький человечек, вздыхая, сидел напротив.
     Где-то на часах пробило одиннадцать. Издалека до них доносилась приглушённая музыка.
     — Вам не пора ли домой? — спросили они наконец.
     Человечек поднял голову и кивнул. Он рассказал, что живёт у реки и у него есть небольшая лодка. Но чтобы её на воду спустить, нет, до этого никогда не доходило. Он бродит по городу изо дня в день, неутомимый, не замечая ничего вокруг. У него нет никакой цели.
     В тот же самый день другой человечек, неподалёку, вдруг проникся верой — хотя совершенно не хотел становиться верующим. «Чушь! — кричал он. — Ни во что не собираюсь верить, ни во что!»
     Он размахивал руками и причитал, но это ему не помогло: он уверовал и смотрел из окна с изумлением. «Ну, если ты мне утешения не пошлёшь!» — молился он с яростью.
     А ещё одному человечку, на той же самой улице, в тот же самый день, до смерти захотелось пирога с можжевеловой водкой — и он решил, что счастлив — хотя пребывал в отчаянии и никогда, ни одной секунды счастья ему не перепадало.
     Человечек ушёл. Старушки лежали ещё некоторое время, пока какой-то прохожий не помог им подняться и войти в дом.

     Две старушки жили в тесной тёмной каморке под крышей. Они очень любили друг друга, но в то же время на душе у них было неспокойно. В сущности, думали они, эта комната достаточно просторна для одной из нас, но никак не для обеих.
     Эта мысль становилась все настойчивей, преследовала их день и ночь, и вот как-то утром одна старушка заявила:
     — Какая бы там наша любовь ни была, а дальше так продолжаться не может. Кто-то из нас должен уйти.
     — Да! — согласилась вторая старушка. — Давай я уйду.
     — Нет-нет, — возразила первая старушка. — Я вовсе не это имела в виду. Я сама уйду.
     Друг для друга они были готовы на всё. В конце концов первая старушка взяла две палочки и сказала:
     — Кто вытянет длинную, тот выиграл и имеет право решать, кому уходить и когда.
     Вторая старушка вытянула короткую, и на следующее утро, спозаранку, ещё до восхода солнца, в предрассветной тишине, первая старушка забралась в большой мусорный мешок, стоявший на улице у фонарного столба. Вторая крепко завязала мешок.
     — Какая ты всё же храбрая, — сказала она.
     — Храбрая? — переспросила первая старушка сдавленным голосом. — Почему? Я ведь люблю тебя. Это же в порядке вещей?
     — Да, — сказала вторая старушка. —  Ну, прощай. Я пошла домой.
     Через пару часов она увидела из окна, как мешок исчез в мусороуборочной машине.
     — «Почему, почему мне никогда ни в чём не везёт, — думала она. — Ни в лото, ни в картах, ни в детстве в стеклянные шарики... Никогда мне счастья не было, никогда».
     Она долго маялась в то утро. Принималась вытирать пыль, перемывала чистые чашки, штопала старые прихватки, для чего-то кипятила воду.

Тоон Теллеген. «Две старые старушки»

     ДВЕ СТАРУШКИ жили вместе много лет. Они были счастливы — так им казалось — и неразлучны. Они исходили из того, что в их жизни уже ничего не может измениться.
     Но однажды утром одна из них сказала:
     — Я хочу, чтобы ты ушла, немедленно. Внезапно она как бы стала выше ростом, стояла разрумянившаяся, торжествующая. В ней появилось нечто величественное: сверкающие глаза, горделивая осанка. Она возвышалась над другой старушкой, как некая матрона.
     Вторая старушка втянула голову в плечи. Она походила на мышку, такой маленькой и робкой она сделалась в считанные секунды.
     — Хорошо, — сказала она.
     Она встала, наткнулась на стол, обогнула стул и распахнула дверь.
     Она не решалась оглянуться.
     — Счастливо тебе, — сказала она, глядя в пол. И прошептала, неслышно для другой старушки: — Я люблю тебя.
     — Давай не мешкай, — сказала первая старушка. — Ступай.
     Вторая старушка вышла из комнаты, спустилась по лестнице, вышла на улицу. Она собралась с духом и исчезла. Назад она не вернулась.
     В тот же день первая старушка утратила свою горделивость, принялась рвать на себе волосы, бегать повсюду, помещать объявления, расклеивать плакаты: «Разыскивается моя любимая подруга».
     Она прожила ещё много лет, мрачная, переполненная раскаянием. Что случилось с ней тогда, в тот миг, когда она вдруг сделалась огромной, гордой, торжествующей, — осталось для неё загадкой.
     «Тот момент не имел ничего общего с действительностью! — думала она порой с сомнением. — Он относился к другому роду вечности! К смерти!»
     Она бросалась на стены, колотила кулаком по столу, хлопала дверьми до тех пор, пока не падала бездыханная.

Тоон Теллеген. "Две старые старушки"

     ДВЕ СТАРУШКИ жили в маленьком домике на краю города.
     За долгие годы они изрядно надоели друг другу. Но вот однажды они отправились путешествовать.
     «Всё же что-то новенькое», — решили они.
     К их большому разочарованию, мир успел измениться. Они увидели, что люди сделались злобны и угрюмы.
     Пошёл дождь.
     В поисках укрытия они забежали на какой-то заброшенный пустырь и забились в уголок у забора. Они держались друг за друга так крепко, что чуть не задохнулись. Колени у них подкосились, и они осели в жирную, чавкающую подзаборную грязь. Подняться на ноги им не удалось, они оцепенели от холода.
     Так их и нашли.
     Их забрали куда надо и допросили.
     — Что вы там делали?
     — Ничего особенного.
     — Ничего особенного?
     — Ничего особенного. Мы обнимались.
     — Прямо там, в грязи??? Это вы-то???
     — Мы любим друг друга, — прошептали они. Человек, который их допрашивал, откинулся на стуле.
     — Так, — сказал он и потёр руки. — Любите, стало быть, друг друга.
     — Ну да.
     — То есть это вы любовь имеете в виду, так следует понимать?
     — Любовь, да, — сказали старушки тихо. Допрашивавший встал, подошёл к шкафу, повернул ключ и распахнул дверцу.
     — Ну так вот, — сказал он и вытянул оттуда женщину, которая стояла там, тесно зажатая между каких-то картонных коробок.
     Он усадил её на стул возле своего стола, достал из ящика щётку и принялся обмахивать ею женщину. Женщина улыбалась ему и показывала, где он прежде всего должен чистить: под коленками, у шеи, между лопаток.
     — Однако и запылилась же ты, — сказал он мягко.
     — Да, — согласилась она.
     Он чистил её с большой нежностью, в то время как она указывала ему на всё новые и новые места.
     — Вот что такое любовь, — сказал он старушкам, всё ещё продолжая водить щёткой. — Вот что означает любить. Вы бы и не подумали, а?
     И он затолкал женщину обратно в шкаф и снова запер дверцу на ключ.
     Старушки пришли в сильнейшее замешательство. Их трясло, они не могли вымолвить ни слова.
     Человек вытолкал их из комнаты.
     — Убирайтесь! — крикнул он им вслед. Понурив головы, побрели они домой.
     «Стало быть, мы всю жизнь ошибались, — думали они. — Всегда».
     Их жизнь превратилась в кошмар. Всякое напоминание о том, что они прежде считали любовью, причиняло боль. Они исхудали и сгорбились.
     Во сне над ними потешались вороны, начальники и дети.
     Однажды утром они умерли, одна за другой.

     ДВЕ СТАРУШКИ дождливым днём сидели на лавочке под деревом. Они долго молчали и глядели на дождь и на низкое серое небо. Потом одна старушка спросила:
     — Ты, может, ждёшь кого-нибудь?
     — Да нет, — сказала вторая старушка. — Или, впрочем, да, вообще-то... вообще-то я всегда кого-то жду. Но это так, в общем смысле.
     — Да, — поддержала первая старушка. — И я тоже.
     — В самом деле? — спросила вторая старушка.
     — Ага.
     — Мне всегда казалось странным о таких вещах рассуждать, — вымолвила вторая старушка. Она болтала под лавочкой ногами и разглядывала свои туфли. — Да и вправду сказать, жду-то я жду, да всё без толку.
     — И я тоже, — сказала первая старушка. Довольно долго они сидели молча. Время от времени они искоса поглядывали друг на друга.
     Люди торопились мимо них, почти бегом, с поднятыми воротниками или под зонтиками.
     — А знаешь, — сказала вдруг первая старушка, — может, мы с тобой ждем друг друга?
     — Да! — сказала вторая старушка. — Верно! Ты, стало быть, ждёшь меня, а я — тебя!
     Это были две одинокие старушки. У них была пустая жизнь за плечами и ещё несколько лет впереди, и внезапно они заключили друг друга в объятия и пылко поцеловались, прижимаясь стиснутыми губами. Их головы покачивались взад и вперёд.
     И вдруг они вздрогнули, разжали руки, отпрянули друг от друга. Что им, в сущности, было друг от друга нужно? Во рту у них пересохло, пальцы тряслись. Могли ли они довериться друг другу? Не затевали ли они чего-либо от лености? От жадности? От скаредности? Не стали ли они жертвами какого-нибудь нелепого совпадения?
     Это тянулось довольно долго — так что стемнело и они успели замёрзнуть — покуда не смогли договориться, вступать ли им друг с другом в любовные отношения (другого выражения они подобрать не сумели) или оставить происшедшее на единственный вечер и единственный поцелуй.
     — До чего же нелёгкий выбор! — сказала одна старушка.
     — Невероятно! — сказала другая.
     Кто бы мог подумать, что это решение может оказаться таким трудным.

     ДВЕ СТАРУШКИ жили в большой комнате среди картин, подсвечников, книжных полок, маленьких столиков и салфеток.
     И вот как-то раз одна старушка осела на стуле, сползла на пол, побелела, вытянулась и умерла.
     Совсем не сразу дошло до сознания второй старушки, что первая умерла. "Так-так, - подумала она, - стало быть, это и есть смерть".
     Она не могла перетащить первую старушку. Да и, по правде говоря, подумала она, куда?
     Она принялась рыться в ящиках, сама толком не зная, что ищет. Она бродила по комнате и думала: "Нужно что-то делать, нужно что-то делать..." Но что? Она присела к столу.
     Через час-другой она подумала: "Сойду я теперь с ума от горя! Это очень даже возможно!" Но представить себе этого она не сумела.
     Она начала всхлипывать, закрыла лицо ладонями. Внезапно она со страхом подумала, что никто, в сущности, не знал, до чего милой была первая старушка. "Кому теперь это растолкуешь", - подумала она. Она представила себе, как пытается объяснить это кому-нибудь - какому-нибудь мужчине в кожаной куртке, с толстым ремнём - и как этот мужчина грубо отталкивает её и говорит: "Ой, да ладно вам. Все мы тут милые люди".
     Немного погодя она встала и посмотрела в окно. "Ну и денёк!" - подумалось ей.
     В комнате было темно. Стоял ноябрь. До неё доносились звуки трамваев, самолётов и чаек. Она принялась барабанить пальцами по стеклу, колотить в стены, стучать ногами в пол.
     Ближе к ночи она начала зевать, громко, с завыванием, пока не осипла и не свалилась в изнеможении.
     Она лежала на ковре посреди комнаты, рука под голову, колени врозь. Позже, под утро, она уснула.

     ДВЕ СТАРУШКИ.
     Как-то раз одна старушка пришла домой и сказала:
     — В моей жизни появился кто-то другой.
     — О, — только и могла вымолвить вторая старушка. Первая поставила на стол продуктовую сумку и рухнула на стул.
     — Как это ужасно для тебя, — сказала она.
     — Вообще-то... — начала вторая.
     — Нет, — прервала первая старушка. — Это в самом деле ужасно. Это означает, что я собираюсь исчезнуть из твоей жизни. Это через пятьдесят-то лет!
     Другая старушка — маленькая, серенькая, тощенькая — заглянула в продуктовую сумку и принялась выкладывать на стол покупки: яблоки, молоко, хлеб, сироп, сахар, средство для мытья посуды.
     — Ну, до этого, пожалуй, не дойдёт, — сказала она.
     — Дойдёт, и ещё как! — крикнула первая с пылающими щеками.
     — Кто же этот другой? — спросила вторая старушка.
     — Не скажу. Этого я сказать не могу. Может, и хотела бы, да не могу. Нельзя.
     — Ну что ж.
     — Это тебе хоть понятно?
     — Понятно.
     — Нет, я думаю, это всё-таки кошмар для тебя!
     — Да ладно, что уж там. Если речь идет о твоём счастье...
     — Счастье?! Я чувствую себя отвратительно. Я тебя бросаю.
     Лицо у первой старушки горело, руки тряслись, голос дрожал, тогда как вторая говорила спокойно, медленно. Она, однако, не была уверена, что у неё внутри всё нормально. Она принялась накрывать на стол.
     За ужином первая старушка сказала:
     — Поломала я, выходит, твою жизнь.
     — Ну уж, прямо-таки... поломала...
     — Да! Поломала! Именно что поломала! — вскричала первая старушка пронзительным голосом. — Лучше уж мне было умереть!
     — Да... но если бы ты умерла... — с удивлением начала вторая старушка.
     — Замолчи! — закричала первая старушка. — Как ты не понимаешь. Я ещё никому в своей жизни зла не сделала. А теперь вот... ты...
     Вторая старушка молчала.
     Вечером первая старушка уложила вещи и ушла. Она ничего не сказала. Спускаясь по лестнице, она плакала. Ее чемодан грохотал по ступеням.
     Вторая старушка безмолвно глядела из окна.
     Так исчезла первая старушка из жизни второй.

     ДВЕ СТАРУШКИ, в старом доме, в черте города. Прямо над ними жил высокий старик, который изучал инкунабулы. Волосы у него были седые и вечно в беспорядке.
     Старушки частенько судачили о нем и время от времени зазывали его к себе на чашку чаю.
     Как-то в полдень они, смущаясь, спросили его, как он посмотрит на то, чтобы провести с ними ночь, между ними двумя. Ничего такого не будет, никаких поползновений, за это они ручались.
     Старик залился краской — о таком он мечтал уже давно.
     — Нет, — сказал он, — лучше не надо.
     И подумал: ну почему я не сказал «да», отчего бы мне сейчас не сказать «да», совершенно чистосердечно?
     — Ну тогда, может быть, вы нас поцелуете? Хоть разочек? — спросили старушки.
     — Ну что ж, — сказал старик, — против этого ничего не имею.
     Он поднялся, отодвинул стул и чмокнул старушек в щёку.
     Но они хотели поцелуя в губы.
     — В губы! — кричали они, тыча пальцем. — Вот сюда!
     Старик опустил глаза, поцеловал их обеих в губы и, не произнеся ни слова, вышел из комнаты.
     — О, — воскликнули старушки, — это было просто восхитительно!
     Они слышали, как старик взбирался по ступенькам, как он распахнул дверь своей комнаты, как плюхнулся на кровать.
     Молча сидели они друг против друга и спустя недолгое время почувствовали себя неловко.
     Когда стемнело, они задёрнули шторы и написали старику письмо.
     Они писали, что, в сущности, они вовсе не такие, что они поддались чувству, что им осталось недолго, да и ему тоже, что жизнь по большей части была отвратительна и пуста, с этим ему придётся согласиться, что они его очень, очень уважают и надеются, что он не захворает при воспоминании о прошедшем дне.
     «Оно того не стоит, — писали они. — Это было просто маленькое недоразумение».
     Они прочли письмо вслух, по очереди. Их щеки пылали. Они обе перечитывали его раз десять, и всякий раз, доставая его, зажмуривались и трясли головой. «Маленькое недоразумение», — повторяли они. Вот именно. Такое малюсенькое недоразуменьице.
     Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, и не стали отправлять письма.

     ДВЕ СТАРУШКИ любили друг друга, но позабыли, что нужно при этом делать. Они иссохли, окостенели и довольно явственно похрустывали суставами.
     — Можно попробовать поцеловаться по старинке, — предложила как-то вечером одна старушка.
     — Отчего же нет, — сказала другая старушка, ошеломлённая подобным предложением.
     — А если из этого ничего не выйдет, что-нибудь да придумаем, — сказала первая.
     С трудом поднялись они со своих стульев и, шаркая, побрели навстречу друг другу.
     Приблизившись, постояли немного, чтобы перевести дух. Затем они принялись обсуждать, как им держать руки во время поцелуя.
     — Положим друг другу на плечи? — спросила одна старушка.
     — Да. Или нет, постой. Всё же не надо. На талию. Это гораздо лучше.
     — А как мы при этом будем стоять — просто так, или станем ласкать друг друга? — спросила первая старушка.
     — Ласкать, — сказала другая старушка.
     Это было ранним вечером, в августе. Они кутались в вышитые шёлковые шали — от сквозняка. С улицы доносилось чириканье воробьев, аромат роз.
     — Ну? — начала одна старушка.
     — Погоди-ка, — сказала другая старушка. — С открытыми глазами или с закрытыми?
     — С закрытыми, — ответила первая. — Я-то уж, во всяком случае, точно зажмурюсь.
     — И я, — сказала другая старушка.
     — Вот и хорошо. Ну, давай, что ли... — сказала первая старушка.
     Они сдвинули головы, закрыли глаза, положили руки друг другу на талии и поцеловались.
     «С ума сойти... — думали они. — Значит, можем ещё что-то!» Правда, до ласк у них так и не дошло: им нужно было сохранять равновесие. Они целовались в течение целой минуты, пока у них не заболели губы. Тогда вновь, шажок за шажком, они попятились в разные стороны.
     Солнце зашло. Чёрный дрозд распевал на крыше.
     — Попробуем завтра ещё разок? — спросила первая старушка осторожно.
     — Хорошо, — согласилась другая, — но тогда уж я положу тебе руку на шею — думаю, я тогда вернее буду держаться. Как ты считаешь?
     — Давай, — сказала первая старушка. Её губы всё ещё обжигало или покалывало —  она, вообще говоря, и сама толком не знала, что это было за чувство. Ей вспомнилось, как она стояла однажды на балконе, летним вечером, в темноте, давным-давно, и как та девушка неожиданно поцеловала её, будто бы обознавшись, — у неё дрожали руки — и что она тогда тоже положила руку ей на шею.