http://mikv1.narod.ru/text/Mordvinova1990.htm

Мордвинова Н.Н. Воспоминания об адмирале Николае Семеновиче Мордвинове и о семействе его. Записки его дочери / Коммент. Г.Н. Моисеева // Записки русских женщин XVIII – первой половины XIX века. – М.: Современник, 1990. – С. 389-448.

-----------------

НАТАЛЬЯ НИКОЛАЕВНА МОРДВИНОВА

 

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АДМИРАЛЕ НИКОЛАЕ СЕМЕНОВИЧЕ МОРДВИНОВЕ И О СЕМЕЙСТВЕ ЕГО.

ЗАПИСКИ ЕГО ДОЧЕРИ

 

I

При царе и великом князе Василии Ивановиче¹ многие орды, в том числе и мордва, пришли в подданство России. В 1546 году был взят в аманаты² Мурат Мордвинов. Известно, что в заложники брали народных старшин и именитых людей.

Потомок Мурата Мордвинова Ждан и последовавшие за ним, водворясь в России на пожалованных им поместьях, стали верными и усердными подданными ее государей.

Четыре царские грамоты, пожалованные Тимофею Ивановичу за службу его и отца его, Ивана Андреевича, свидетельствуют о их мужестве и заслугах. Иван Андреевич служил против поляков и татар³, а Тимофей Иванович был во всех крымских походах — и против поляков, и во время стрелецких бунтов⁴, как значится в грамотах.

. Прадед мой, Иван Тимофеевич Мордвинов, старший сын Тимофея Ивановича, служил с отцом своим в крымских походах и после отца был в разных походах⁵, и на Дону, вместе с казаками для обережения от неприятелей, и прозван был Донским. В 1700 году, в феврале месяце, он женился на Авдотье Степановне Ушаковой. В том же году, при Петре Великом, пошел против шведов⁶ и был убит 19-го ноября на штурме при взятии города Нарвы.

Прабабушка моя, Авдотья Степановна⁷, осталась молодою вдовою. По прошествии двух месяцев у нее родился единственный ее сын, Семен Иванович⁸, в 1701 году, января 26-го.

По смерти мужа Авдотья Степановна проживала постоянно в селе Покровском, родовом имении Мордвиновых, дарованном отцу ее мужа, Тимофею Ивановичу, за ревностную и усердную его службу, царями Иоанном и Петром Алексеевичами⁹.

Авдотья Степановна была женщина высокого ума и от-

391

личалась добродетелями. Оставшись двадцатилетнею вдовою, она посвятила свою жизнь воспитанию сына; но когда Петр Великий решил послать несколько боярских детей за границу для образования их на пользу России, то в число их был избран и сын ее. Тяжко было ее сердцу расставаться с ним, но она с твердостию духа решилась отпустить его. В 1716 году он записан во флот и отправлен в Ревель¹⁰, откуда и послан во Францию в числе прочих.

В отсутствие сына Авдотья Степановна продолжала жить в деревне, но вела переписку с ним. Он свято сохранял ее письма, которые находятся и до сих пор у нас. Первые письма ее были писаны его дядькою по ее диктовке, а впоследствии она выучилась грамоте и писала сама.

Достоин внимания рассказ о ее присутствии духа при появлении разбойников в месте ее пребывания. Случай этот пояснен на фамильном образе Семена Ивановича, переходившем из рода в род. Вот содержание надписи, вырезанной на серебряной доске сзади образа: «Сия икона, знамение пресвятые Богородицы, ознаменовалась благодатною силою!»

«В царствование Петра I повсюду в России бродили шайки разбойников. В Новгородской губернии, в селе Покровском, жила в то время вдова, мать Семена Ивановича Мордвинова, Авдотья Степановна. Однажды зимою ее извещают, что через три дня в ее село приедут разбойники с своим атаманом, в числе 30 человек. Услышав об этом, крестьяне ее сильно встревожились. Она ободряла их, велела молиться, а сама, распорядясь встретить их как гостей, провела все время в уединенной молитве. На третий день утром приготовила в сенях накрытый стол с хлебом и солью и поставила на него этот образ; услышав топот лошадей и шум у ворот, сама вышла в сени встретить разбойников. Первый взошел на крыльцо атаман. Авдотья Степановна подняла образ; атаман остановился, и, посмотрев на нее, сказал товарищам: «Ребята, прикладываться!», сделал земной поклон, приложился к иконе и поцеловал руку Авдотье Степановне. Тогда она поставила образ на стол и, отворив дверь в столовую, сказала: «Милости просим, дорогие гости!» За столом она сама угощала их. Атаман просил не подавать вина. После обеда атаман перекрестился и сказал: «Ну, матушка Авдотья Степановна, не с тем пришли мы, чтобы пировать, но ты обезоружила нас: мы не можем поднять на тебя руки; даем клятву, что только кто из крестьян скажет, что он мордвиновский,— мы его трогать не будем».

392

И в самом деле даже чужие крестьяне при встрече с ними говорили: «Мы мордвиновские»— и их не трогали».

Авдотья Степановна скончалась в 1752 году, марта 21-го и похоронена в селе Покровском.

Семен Иванович поступил в французскую морскую службу для обучения и в 1722 году возвратился в Россию с отличнейшими от своих начальников аттестатами.

Службу продолжал постоянно по морской части, был участником в устройстве Балтийского флота, написал несколько книг, руководствующих к познанию мореходства, и был из первых русских моряков, трудившихся в сочинениях по этой части. Замечательно, что сын его, Николай Семенович, был в свое время тоже деятельным участником в устройстве Черноморского флота.

Семен Иванович был ума необыкновенного, нравственности примерной и отличался всеми христианскими добродетелями: кротости нрава был удивительной. Отец мой считал его святым человеком; окружающие его сохраняли к нему беспредельную преданность; прислуга считала душу его столь чистою, что много раз мне, в детстве, рассказывали мои нянюшки легенду о его смерти: когда он умирал, так много ангелов окружали его, что когда они улетали с его душою — все окна задрожали. Этот простодушный рассказ доказывает, какую он память оставил по себе.

В первом браке он был с Федосьей Саввичной Муравьевой: женился в 1728 году, жил с нею 22 года, имел двух детей, которые умерли малютками; вдовым оставался он два года.

Во второй брак он вступил в 1752 году, по желанию матери, с 17-летней девицею Натальею Ивановной Еремеевой ¹¹, у которой матушка была Анна Ивановна Румянцева. От этого брака он имел одиннадцать человек детей; трое умерли малолетними, остались пять сыновей и три дочери. Старший из них Александр, служил во флоте, потом был министром в Венеции¹ . Второй, Николай, отец мой, любимый сын моего деда. Петр¹³ служил в гвардии и умер в Слониме¹⁴, в польскую войну. Сергей¹⁵ умер 19-ти лет, а Евграф ¹⁶ — 13-ти лет. Смерть сего последнего в особенности огорчила моего отца, потому что он его очень любил.

Дедушка Семен Иванович упоминает в своих Записках о каменном доме с двумя флигелями, построенном им в Коломне, недалеко от Калинкина моста¹⁷. В то время мало еще было каменных строений в Коломне, и это была боль-

393

шая постройка. Императрица Елизавета Петровна, проезжая мимо, была очень довольна, остановилась, приказала позвать к ней подрядчика и подарила ему двести рублей, сказав, чтобы он хорошенько строил.

Место, принадлежавшее дедушке, было очень большое: там был сад и пруд, по которому катались дети на маленьком кораблике.

Дача, о которой он упоминает, была в Екатерингофе, рядом с дачею княгини Дашковой¹⁸.

Дед мой, Семен Иванович, скончался в 1777 году в конце марта месяца. Он оставил собственноручный журнал ¹⁹, который хранится в Морском министерстве. Издатель сего журнала, г-н Елагин²⁰, признавая, что много раз эти Записки были полезны для исследователей по истории русского флота, полагает, что адмирал Мордвинов составил их по увольнении его от службы. Дед мой подал прошение об увольнении его от службы в феврале 1777 года. Получил указ об увольнении в марте того же года и в том же месяце скончался.

Возможно ли было 77-летнему старцу исполнить таковой труд в течение нескольких последних дней его жизни?! При увольнении деда моего от службы государыня пожаловала ему богатое имение в Белоруссии (с 2000 душ). Имение это принадлежало прежде Ордену иезуитов ²¹.

 

II

Отец мой, Николай Семенович, родился в 1754 году, апреля 17-го, в селе Покровском. С малолетства он учился дома, у родителей; брал уроки французского языка в пансионе, бывшем в то время единственным в Петербурге. Содержатель этого пансиона был итальянец Вентурини, а помощник его, француз, отставной сержант. Отец мой был очень любознателен с самого детства и часто делал учителям разные вопросы, а они, не умея растолковать их, удовлетворяли его линейкой по рукам. Много ли можно было приобресть познаний от таких учителей! При всем том обучались там дети знатных русских дворян — _Граф Николай Петрович Румянцев²² и другие.

Бабушка моя была строгая мать, дед — нежный отец; но как в то время жены уважали и боялись своих мужей, то бабушка и не смела наказывать детей в присутствии дедушки; отца моего она называла балованным сынком, пото-

394

му что он не всегда поддавался ее наказанию: казалось, с детства понимал чувство справедливости и иногда убегал от розог под защиту к отцу в кабинет, но никогда не жаловался, хотя и чувствовал, что он не виноват; положа ручки на стол, смотрел отцу в глаза, и тот, угадывая, что ребенок огорчен, спрашивал его: «Что ты, Коля?» Он всегда отвечал: «Так, батюшка, ничего».

Отец мой около десятилетнего возраста был взят во дворец для воспитания с наследником великим князем Павлом Петровичем и был любимым его товарищем; кротостию своей и благоразумием имел большое влияние на смягчение характера великого князя, так что даже наставник его, граф Никита Иванович Панин²³ употреблял иногда отца моего склонять его к послушанию,— и великий князь никогда не сердился, когда Мордвинова указывали ему в пример.

Однажды отец мой подвергнулся выговору. Некто поднес Павлу Петровичу ящик с фейерверком. Великий князь принял подарок и просил моего отца спрятать его. Маленький товарищ, по неопытности своей, поставил под свою кровать; граф Панин, увидев этот ящик, строго побранил Мордвинова за неосторожность.

В 1766 году отец мой поступил на службу, 12-ти лет, гардемарином, чрез два года произведен в мичманы. Заслужив доверие своих начальников, он получил поручение провожать одного англичанина в Киев. Этот англичанин был не очень трезвого поведения; отцу моему, тогда четырнадцатилетнему юноше, эта комиссия была очень неприятна и затруднительна, но он выполнил ее благополучно.

Из Записок Семена Ивановича видно, что в 1770 году отец мой был адъютантом при своем отце. В 1771 году он был взят к адмиралу Ноульсу ²⁴ в генеральс-адъютанты²⁵ в Кронштадт. В следующем году поехал с адмиралом на Дунай и в том же году возвратился в Петербург.

В 1774 году отец мой был послан в Англию для усовершенствования в морской службе. Около трех лет он находился в постоянном плавании на английских судах; между прочим, был и на купеческих; получил отличнейшие свидетельства от разных лиц о примерной его деятельности, успехах и всегдашнем благонравном поведении.

Он начал там свою службу с самого младшего чина, чтобы практикою приобресть точные сведения во всех сво-

395

их обязанностях по мореходству; по прошествии трех лет возвратился на русский флот и служил в Кронштадте.

Во время плавания на английских судах ему случалось несколько раз посещать берега Америки и быть в разных местах ее континента, а для большего ознакомления с просвещением европейских народов он путешествовал по Германии, Франции и другим западным государствам.

Когда он был в Англии, то внезапно услышал о смерти своего отца, которого он невыразимо любил. Печальную эту весть сообщил ему приятель, встретивший его, и это известие так поразило его, что он сделался болен и впал в продолжительную меланхолию. Оставив Англию, он поехал в Португалию, где провел лето в приятном английском семействе, в очаровательной долине Чинтра (Cintra); там только здоровье его поправилось. Говоря об этой долине, он находил сходство с долиною Байдарскою в Крыму, где только недоставало вида моря.

По смерти отца своего, возвратясь в Россию, он имел большое попечение о своих сестрах и братьях, старался заменить им нежно любящего отца, занимался воспитанием сестер, особенно младшей, Анны ²⁶, и брата Евграфа, которых он очень любил, старался внушать им любовь к наукам, занимался выбором книг, потребных для просвещения молодых умов, и, во всем руководя их образованием, даже обращал внимание на туалет сестер своих.

С самого детства отец мой любил науки, старался изучить все предметы по ученой части, чтобы приобрести основательные познания как для пользы отечества, так и своего усовершенствования. Он был весьма сведущ в математике и удивлял вычислениями. Кроме множества наук, вошедших в круг его образования, он знал шесть иностранных языков: греческий, латинский, немецкий, итальянский, английский и французский. Гомера²⁷ прочел на древнем греческом языке.

 

III

В 1783 году, когда отец мой был уже в чине капитана 2-го ранга и был назначен капитаном корабля в секретной экспедиции (при императрице Екатерине II) в Средиземное море, в Италию, эскадра их оставалась в то время зимовать в Ливорно²⁸. Там отец познакомился с матушкой. Матушка моя, Генриетта Александровна, из

396

фамилии Коблей (Cobleу)²⁹ родилась в 1764 году в Англии; после родителей своих она осталась восьми лет, была взята старшею сестрою Mrs. Partridge* к себе в Италию, где она и воспитывалась. Сестра ее была очень умная женщина, и муж ее был ученый человек; они любили ее как дочь и с особенным вниманием занимались ее воспитанием.

По примеру многих, тетушка послала портрет моей матушки к знаменитому Лафатеру³⁰, который написал следующее: «sur се front se peignent la noblesse, la candeur et la purete»**.

Когда русская эскадра осталась зимовать в Ливорно, один из капитанов, англичанин, познакомился с семейством Партридж и представил им многих русских офицеров, но никак не мог уговорить отца моего познакомиться с ними. Отец мой много слышал о красоте и уме сестры их мисс Коблей, боялся увлечься и влюбиться в нее.

Но однажды нечаянно они встретились в Пизе; в тот год была там иллюминация, которая, по обычаю, повторялась там чрез каждые три года. На эту иллюминацию капитан-англичанин ехал в одном экипаже с семейством Партридж, и, когда экипаж их остановился, к ним подошла толпа русских офицеров, в числе которых был и отец мой; матушка заметила его и спросила англичанина: кто был этот господин в очках?— тот улыбнулся и ответил: «О, это наш философ!»

После этой встречи отец мой познакомился с семейством Партридж и стал их посещать. Беседы ученого мужа, приятный ум и любезность жены заставили его часто бывать у них. Матушка моя сначала была очень робка с ним и даже боялась этого ученого «философа», как его называли, но отец мой чем чаще видел ее, тем более и более восхищался ею: ее редкие достоинства ума и сердца, прекрасный нрав, красота и скромность совершенно пленили его.

Однажды они все были на бале во Флоренции, во дворце Питти³¹ (Pitti), где находится знаменитая галерея картин. Отец мой сказал тетушке Партридж: «Пойдемте, я вам покажу портрет вашей сестрицы» — и все за ним последовали. Он подвел ее к Мадонне Сассаферато ³², поставил ее под святым изображением и сказал: «Посмотрите: совершенно та же физиономия». Это сравнение,

* Миссис Партридж. (фр.).

** На этом лице изображены благородство, чистосердечие и целомудрие (фр.).

397

сделанное молодым философом, было ей очень лестно. Отец мой влюбился в нее и посватался. Хотя и она полюбила его, но страшилась ехать в отдаленный край, тогда еще мало известный иностранцам, край холодный и непросвещенный, как считали они Россию. Сестра ее успокаивала и говорила ей: «Я уверена, что с таким человеком ты всегда и везде будешь счастлива!» Матушка моя, чувствуя любовь к отцу и принимая благоразумные советы сестры, согласилась разделить свою судьбу с ним.

Отец мой, возвратясь с эскадрою в Россию, поехал сухим путем в Ливорно и там женился в 1784 году, потом возвратился в Россию.

Так как он решился перейти на службу в Черное море, то на пути, оставя матушку в Витебске, поручил ее супруге губернатора, а сам поехал в Петербург — уговорить сестер своих жить с ними. Возвратясь в Витебск, взял матушку и отправился в Херсон, куда вскоре и меньшие сестры его приехали, а старшая³³ была фрейлина и оставалась при дворе.

Один почтенный господин сказывал мне, что он видел матушку мою в Витебске, когда она приехала из Италии, что она была удивительная красавица, так что он никогда не мог забыть ее.

«Между тем, когда стал возникать на Черном море наш флот и было учреждено в Херсоне Адмиралтейское правление³⁴, тогда по представлению князя Потемкина³⁵, которому сделались известны достоинства Н. С. Мордвинова, находившегося в то время только в чине капитана 1-го ранга, он определен председательствующим в том правлении»*.

Когда императрица Екатерина Вторая путешествовала³⁶ для обозрения новоприобретенного края и была в Херсоне, при устроенной ей великолепной встрече участвовал и отец мой. Еще с приближением к Херсону, чтобы не наскучил государыне вид новороссийских степей, когда она ехала по Днепру, Потемкин приказал загонять к берегам табуны лошадей и стада коров и овец, чтобы оживить виды, а вдали устроены были декорации, весьма живо изображая города и деревни.

К приезду императрицы приготовлен был в Херсоне спуск корабля, а вместо пристани устроена была большая

* Выписка из речи г-на Усова³⁷, сказанной им в Вольном экономическом обществе.

398

баржа для императрицы, ее двора и для сопровождавших иностранных царских особ. Баржа украшена была парчовыми парусами с золотыми кистями, которые отец мой выписал из Константинополя.

Когда Екатерина взошла на приготовленную пристань, то, окинув взором блестящие украшения, с улыбкой сказала своим гостям: «У нас, за недостатком холста, употреблена парча на паруса». После спуска корабля обеденный стол был убран разнообразными моделями судов.

В Херсоне климат был очень вредный, потому что каждое лето река Днепр покрывалась густым камышом и тем останавливалось свободное течение воды; при наступлении жары воздух становился заразительным и причинял жестокие горячки. Отец мой тоже был отчаянно болен горячкою, и в это время умерла первая дочь его, София, восьми месяцев. Можно вообразить, сколько душевных страданий перенесла в это время матушка, но сила религиозных чувств и дружба сестер мужа ее поддерживали.

Тетушки мои в Херсоне обе вышли замуж: Екатерина Семеновна вышла за Федора Ивановича Маркова³⁸, служившего адъютантом при Суворове, а впоследствии произведенного в генералы.

Тетушка Анна Семеновна вышла за большого приятеля моего отца, бригадира Николая Ивановича Корсакова³⁹, которому он назначал ее с детства, как любимую сестру.

Пред войною с турками⁴⁰ Корсаков отвез жену свою в Петербург, к его матери, и с малюткой, сыном. По возвращении он, осматривая ночью укрепления, поскользнулся, упал на шпагу, получил смертельную рану и вскоре умер.

Отец мой и дядюшка Марков удалили своих молодых супруг от места военных действий за сто верст внутрь России, в сопровождении офицера.

«При скудости тогдашних способов, по новости края, в отражении неприятеля от берегов, Мордвинов вооружил наскоро галеры и паромы и ими столь удачно распоряжался и действовал, что неприятеля отразил и погубил много турецких судов на Лимане. За эту примерную деятельность и благоразумные распоряжения он был произведен в 1788 году в контр-адмиралы и пожалован кавалером ордена св. Анны 1-й степени»*.

Многие говорили, что отец мой заслуживал за эти под-...

* Из речи г. Усова.

399

виги орден св. Георгия, но по интригам известного Рибаса⁴¹ получил Анну, а себе Рибас выхлопотал Георгия.

Впоследствии императрица Екатерина, узнав, что он заслуживал большей награды за это действие, пожаловала ему в 1793 году св. Владимира 1-й степени, как сказано в высочайшем рескрипте: за храбрые подвиги в начале последней войны с турками.

В Херсоне у него родился сын Николай, и в 1789 году, 25 марта, родилась дочь Надежда⁴².

Во время управления отца моего в Херсоне приехал туда знаменитый филантроп-англичанин г. Говард⁴³ (Howard), который, лишась жены и сына, посвятил себя, как известно, и все свое богатство, страждущему человечеству. Главными предметами неусыпных попечений высокой души его были тюремные и болящие; по этой причине он поехал осматривать все тюрьмы и госпитали в Англии, Италии и других государствах, желая быть полезным советами для улучшения устройства этих заведений.

Последнее путешествие этого семидесятилетнего старца было предпринято в Константинополь с намерением найти средство — уничтожить сильную смертность в народе от чумы; путь его был чрез Россию; по этому случаю государыня Екатерина II дала приказ всем губернаторам: «Где г. Говард будет осматривать тюрьмы и госпитали в российских городах — исполнять все его распоряжения беспрекословно». На пути, остановясь в Херсоне, он познакомился с моим отцом и так оценил ум и достоинства его и моей матушки, что пробыл несколько месяцев с ними, но, к сожалению, посещая одну больную, заразился горячкою и скончался на руках моего отца в январе 1790 года; погребен в Херсоне, где сооружен ему памятник его соотечественниками. Все его путешествия были напечатаны. Он говорил, что во всей Европе нигде не нашел подобного порядка, чистоты и устройства тюрем и госпиталей, как в Херсоне, под ведением Мордвинова. Таковые слова, сказанные знаменитым Говардом, были очень лестны моему отцу и память о нем всегда была ему дорога.

Отец мой ревностно служил, горячо любил отечество и хотя благоговел пред Екатериною за ее великий ум, но не по чувству ему было покоряться власти любимцев ее; его строгая справедливость и правдивая откровенность не могли подчиняться всегда исполнению приказаний началь-

400

ников, когда он их не одобрял. Это было причиною, что он не мог продолжать службу с Потемкиным и пожелал выйти в отставку.

 

IV

Отец мой, оставив Херсон, поехал с матушкой в Москву, где родилась дочь его Вера⁴⁴ в 1790 году, декабря 15-го; из Москвы он удалился в Белоруссию, в свое имение, где жил до смерти князя Потемкина.

С ними в деревню поехала из Херсона одна почтенная вдова, генеральша Гаке, с двумя взрослыми дочерьми, которую матушка очень любила; приехала к ним тоже в деревню тетушка Елизавета Семеновна, вдова Рогозинского, с двумя детьми. В деревне прожили более двух лет в большом уединении, и там родители мои лишились своего сына Николая.

Желая уехать за границу, отец мой отправился в Петербург устроить свои дела. Не располагая видеться ни с кем из знакомых, он ни к кому не являлся, боясь, чтобы не донесли о его приезде и не потребовали бы его на службу, но нечаянно встретил на улице своего приятеля, секретаря ее величества, Вас[илия] Степановича] Попова⁴⁵, который очень обрадовался, неожиданно увидев его, и сказал при этом, что его везде отыскивают по приказанию государыни. Отец моей, возвратясь на свою квартиру, сейчас же распорядился обратно уехать в деревню, но вслед за ним была послана эстафета от Попова с официальным объявлением, что государыня желает, чтоб он опять вступил на службу. Отец мой отвечал Попову, что он готов исполнить волю государыни, но просит, чтобы она благоволила принимать сама его доклады, без всякого посредничества. Она согласилась и впоследствии, получая доклады его, говорила: «Донесения Мордвинова писаны золотым пером».

Потемкина уже не было, когда отец мой, в 1792 году, вновь поступил на службу в Херсон; в том же году он был произведен в вице-адмиралы, пожалован орденом св. Александра Невского и назначен главнокомандующим над Черноморским флотом и портом.

В Херсоне отец мой, по неблагоприятному климату, два раза подвергся опять сильной горячке, пробыл там около двух лет, и когда правление перевели в Николаев, то и он переехал туда же со всем семейством.

На новом своем поприще отец мой с усиленною дея-

401

тельностью вел все дела, не упускал из вида ничего полезного, энергически занимался всеми предметами для блага того края, ничего не оставлял без внимания. Дела у него шли с удивительным порядком: у него не было даже многосложности в бумагах; он требовал, чтобы просьбы и доклады были кратки и ясны; прошения принимал на одной странице и для приучения к сокращению отдавал обратно, если нужно было повернуть лист.

Его доблестные подвиги, душевные качества и добродетели заставляли всех и каждого уважать его. Он исполнял свои обязанности как истинный христианин, отечеству служил с пламенным рвением, всем подчиненным был отец и благотворитель. Слава его возрастала, и вся Россия его ценила. Имя его осталось в памяти у всех черноморских сослуживцев; они с восторгом вспоминали до конца своей жизни благодатное время, когда находились под его начальством.

Он обладал такими сведениями в науках, что не было предмета, о котором не мог бы говорить с точным знанием, приводил в удивление всех специальных людей, особенно любил заниматься политическою экономиею и наукою земледелия. Не было сочинений, которых бы он не читал и не знал совершенно по этим предметам. Всякие новые сведения, какие он мог получить по сей части, его интересовали.

В продолжение главного управления отца моего Черноморским флотом в царствование Екатерины он должен был несколько раз приезжать к ней в Петербург с докладами. Однажды государыня приняла его особенно ласково, что заметили все окружающие ее царедворцы, и удвоили к нему свое внимание, кроме великого князя Павла Петровича, который, казалось, удалялся от него и в обращении с ним заметно был очень холоден. Отец мой не мог постигнуть причины этой перемены. Проезжая из Петербурга обратно через Гатчину, где проживал постоянно в то время великий князь, отец мой остановился и подумал: заехать ли к нему проститься или нет, но рассудил, что следует отдать долг почтения будущему своему государю,— и счел обязанностью явиться к нему.

Приехав во дворец, он просил доложить о нем великому князю и получил в ответ, что его высочество дал приказание, когда приедет Мордвинов, принять его без доклада. Когда отец мой вошел к нему в кабинет, великий князь обнял его и сказал: «Друг мой, никогда не суди меня по на-

402

ружности. Я удалялся от тебя и казался с тобою холоден не без причины: видя, как милостиво ты был принят у государыни, я не хотел помешать тебе в почести при большом Дворе». Известно было, что между двумя дворами существовало некоторое несогласие.

Любовь великого князя с детских лет к моему отцу никогда не изменялась, и в продолжение жизни он несколько раз доказал свою дружбу. Будучи еще великим князем, он подарил отцу моему из собственной своей библиотеки Записки Сюлли⁴⁶ (Les Memoires de Sully) с вензелем П. П., под императорской короной, в знак искренности своего чувства, и сказал: «Когда я буду царем, ты будешь при мне моим Сюлли». К сожалению, книги эти пропали у нас в Подмосковной при нашествии французов в 1812 году. Императрица Екатерина также подарила отцу моему полное собрание «Китайских записок»⁴ (Les memoires des Chinois), составленное миссионерами (missionaires francjais), которое доныне сохранилось у нас.

В Николаеве отец мой устроился очень хорошо — климат там здоровый — и жизнь его вообще изменилась, сделалась  гораздо  удобнее  во  всех   отношениях.   Его  семейство составляло около двадцати человек:  кроме семейства нашего и родных  наших,  тетушки  Елизаветы  Семеновны с  дочерью,   тетушки  Анны   Семеновны  с  сыном,   дядюшки  Фомы  Александровича  Коблея,   в  ежедневном   нашем обществе были приятельница матушки мадам Гаке с дочерьми и баронесса Боде⁴⁸ с детьми; граф Александр Иванович  Остерман-Толстой⁴⁹,  граф  Гейден⁵⁰  и  Гамильтон⁵¹ — оба моряки; многие из французских эмигрантов,  которые поступили на службу в Черноморский флот,  также посещали  довольно  часто;  графиня  Кастро де ла Сердо, богатая помещица, постоянно проводившая зиму в Николаеве с   своими   детьми,   и   многие   городские   дамы   приезжали к нам по вечерам.  Тетушка Екатерина Семеновна проживала с мужем в Польше  (он все еще находился при Суворове), но несколько раз приезжала к нам, в Николаев, и гостила у нас.

У отца моего был всегда открытый стол; кроме всего нашего семейства, многие офицеры, служившие под его начальством, часто приходили обедать без особенного при-

403

глашения, так что у нас бывало за столом иногда тридцать и сорок человек. Вечера были полны приятным, оживленным обществом, и так как в Николаеве много было молодых людей, то два раза в неделю были балы, один день у нас, а другой в клубе; были маскарады, кавалькады и вообще проводили время очень весело. Здесь родилась дочь Наталья в 1794 году, июня 10-го дня. Отец мой нежно любил мою матушку и детей своих, разделял с нею все попечения и беспокойства, часто их убаюкивал и укачивал; когда были больны, сам давал лекарство и вообще обращал внимание на самые малейшие предметы в отношении к нам; даже когда обременен был делами, то и тогда дети были особенною его заботою, и в самое время веселья он занимался ими. Я помню, на домашних балах, как отец брал на руки меньшую дочь, Наташу, и с нею танцевал кругом залы несколько раз.

В то время балы начинались рано, и дети с нянюшками стояли у дверей и смотрели на танцующих. Я помню тоже, как был дан бал для Суворова; он подходил и ласково шутил с нами; помню, как завешивали у нас зеркала, а в кабинете отца моего была приготовлена для Суворова ванна и ушат со льдом, и тут же стоял Прошка*⁵².

Отец рассказывал, как раз он был озабочен во время турецкой войны. Однажды он принес план Суворову и, разложив на стол, просил решения насчет каких-то распоряжений, но тот, вместо ответа, прыгал около стола и повторял: ку-ку-ри-ку, что он обыкновенно делал, когда не хотел отвечать. Отец, потеряв терпение, должен был уйти со своим планом и решить сам, как действовать без совета Суворова.

Я помню другой анекдот, рассказанный отцом. Нужно было послать войско на штурм какого-то города и велено изготовиться к приступу; но оказалось много больных, и Суворов приказал своим манером, «чтобы больных не было!» и чтобы из госпиталей всех послать на штурм, что и исполнили: вывели всех солдат из больниц, в госпитальных шлафорах⁵³ и колпаках, посадили на шлюпки и отправили тоже на приступ; кажется, это было ночью. И что же? Суворовский приказ, так сказать, перетряхнул изнуренных воинов; они пободрели, и все кончилось удачно; остав-

Камердинер Суворова.

404

шиеся в живых возвратились без лихорадки. Так оживляло всех одно слово Суворова, умевшего говорить душе русского человека!

Из Николаева отец мой ездил несколько раз в Крым, а одно лето мы ездили всем семейством и жили в Бахчисарайском дворце⁵⁴.

Лето мы всегда проживали за городом; один год жили в Богоявленском, в 12-ти верстах от Николаева, остальные годы — в Спасском, прекрасном месте на берегу реки Буга (оба основаны Потемкиным). Туда по воскресеньям приезжали гости из города, гуляли, веселились, и вечер всегда оканчивался танцами. Многие путешествующие останавливались в Николаеве, проживали месяцами в этом счастливом уголке, увлекаясь приятным обществом и жизнью, которую там проводили, и называли его маленьким оазисом в степи, в новом нашем малонаселенном крае.

Когда происходил раздел наследственного имения, отцу моему братья его поручили заняться этим делом, что он и исполнил. Отделив из белорусского имения трем сестрам, разделил на три части братьям, предоставив выбор каждому по желанию. Отцу моему досталось Покровское* с деревнями и имением в Белоруссии, в котором заключалась часть и Петра Семеновича.

Дядюшки мои были красавцы и достойные молодые люди, но большие щеголи и моты. Петр Семенович, после смерти своей, оставил много долгов, и отец мой, не желая отдать имения в чужие руки, взял его себе и уплатил все его долги. Александр Семенович прожил все свое имение и еще у отца моего забрал в разное время триста тысяч ассигнациями⁵⁵, которые остались неуплаченными, и умер уже в пожилых летах.

Когда Людовик XVIII⁵⁶, во Франции, вступил на престол, то назначил Александру Семеновичу пенсию в вознаграждение за то, что он, будучи министром в Венеции, содействовал к спасению принцесс, королевских тетушек, когда они приехали из Франции в Венецию, во время Французской революции. По кончине Александра Семеновича пенсия продолжалась и вдове его.

Отец мой всегда был очень степенный человек, не любил щеголять и даже скуп был для себя, но щедр для других; не только не отказывал в помощи, но сам предупреждал нуждающихся.

* Новгородской губернии.

405

Кроме родовых имений, которыми владел отец мой, пожаловала ему императрица Екатерина большую часть Ялтинской долины; от государя Павла Петровича он получил тысячу душ в Воронежской и Тамбовской губерниях. Кача по духовному завещанию досталась ему от приятеля его Фалеева⁵⁷.

Г-н Фалеев был очень богат и не имел прямых наследников; несколько раз при жизни своей он просил моего отца, в знак дружбы, принять от него это имение, и мой отец всегда отказывал, но по смерти Фалеева принял в память, по завещанию.

В то время в Крыму имения продавались по дешевым ценам; отец мой купил Саук-су, Эль-бузлу и виноградники в Судаке. Сабли и Корениху тоже купил, но опять продал, чтобы приобрести Байдарскую долину и имение в Пензенской губернии; купил еще в Днепровском уезде Черную Долину и земли в Мелитопольском уезде, в Саратовской и в Оренбургской губерниях и все населил крестьянами из других деревень.

В «Истории Малороссии»⁵⁸ Н. Маркевича (стр. 619, том 2-й) упоминается о Черной Долине, под названием Серкет и Гайман. Вероятно, это та же самая, которая теперь принадлежит нам.

 

VI

При вступлении на престол государя Павла Петровича отец мой был произведен в адмиралы. Кажется, около этого времени государь послал Рибаса в Николаев, предоставляя отцу моему решить судьбу Рибаса, и даже дозволил сослать его в Сибирь. Вероятно, государю известны были все действия этого хитрого человека, также неприязнь и интриги против отца моего; но отец мой, по приезде Рибаса, сам поехал к нему, великодушно простил его и пригласил к себе обедать.

Рибас признался моей матушке, с каким страхом он ожидал свидания с моим отцом и как поразила его великодушная встреча, но благодарности за это не почувствовал. Во время пребывания своего еще в Николаеве он снова начал интриговать фальшивыми доносами.

Отец мой, по приказанию государя, отправился из Николаева к нему в Петербург и ожидал себе лестного приема. Не доезжая заставы, когда было уже довольно темно,

406

он в карете задремал. Вдруг слышит около своего экипажа топот лошадей; вообразил себе, что это был знак почетной встречи. При самом въезде его в город офицер подъехал к окну кареты и почтительно спросил: куда он прикажет его везти? Тогда отец мой удивился и сказал: «Что это значит?»— и получил в ответ, что по воле государя он арестован ⁵⁹.

Не желая навлечь кому-либо из приятелей неудовольствия своим приездом, будучи под арестом, он решился ехать к одной родственнице, вдове, и остановиться у нее. «Ма cousine*,— сказал он, войдя в комнату,— примете ли вы арестанта?» Разумеется, родственница ему не отказала; когда же он удалился в приготовленную для него комнату, офицер объявил, что ему приказано не отлучаться от него, но отец мой уговорил его спокойно лечь спать, заверив, что не уйдет, и сам всю ночь провел, ходя по комнате, в раздумье, какая бы могла быть причина его ареста, и не знал, чему приписать.

На другой день явился к нему посланный с объявлением, что назначена комиссия его судить⁶⁰, куда и попросят его явиться.

Государь, любя моего отца и боясь его погубить, спросил у своего секретаря, Кушелева⁶¹, как он думает, может ли Мордвинов оправдаться?»— Если нет, я запрещаю судить его, но если может — пусть судят!» На это Кушелев отвечал: я уверен, что Мордвинов ни в чем не виноват против своего государя. Когда отец мой явился в комиссию, на столе лежала кипа бумаг, по которой ему делали такие странные и неясные вопросы, что он ничего не мог понять, в чем его обвиняли, и просил доверить ему бумаги рассмотреть у себя, на что и согласились.

Приехав домой, отец мой раскрыл пакет, и маленькая записка, которая, вероятно, по нечаянности была тут, разъяснила ему все дело. Едва он успел прочесть ее, как прискакал посланный из комиссии, требуя от него поспешно бумаги обратно. Он закрыл пакет, вручил его посланному и сказал: «Возьмите, мне более ничего не нужно, я все понял». На другой день явился к нему князь Куракин⁶² и, проливая слезы, уговаривал просить прощения у государя, который всегда его любил и, вероятно, окажет ему свою милость. Отец мой отвечал ему: «Никогда я этого не сделаю, потому что ни в чем не признаю себя виновным;

* Моя кузина (фр.).

407

но знайте, князь, что если я даже буду сослан в Сибирь, и оттуда бойтесь меня!»

Отец мой, не быв виновен, оправдался, и враги его не достигли своей цели; но, зная неустрашимую откровенность его и любовь Павла Петровича к нему с детства, уговорили государя не призывать к себе Мордвинова, будто бы по той причине, что он может, по горячности своей, сказать что-нибудь неприятное и тем подвергнуться немилости. Государь согласился не видать его, подарил при этом ему тысячу душ, предоставив выбор имения где пожелает, и уволил его от службы.

Отец мой принял это как знак милости, а не гнева, и что государь увольнением удалил его, чтобы спасти от происков врагов его.

Вспоминая о Павле Петровиче, отец мой говаривал о нем, что он имел много благородных душевных качеств, но его вспыльчивость, мнительность и настойчивость в требованиях — немедленно исполнять волю его — много ему вредили; иные из окружающих его пользовались тревожным характером и медлили исполнять его приказания, чтобы, раздражив его, поднести доносы о тех, кого хотели по злобе погубить.

Помнится мне, что одно из нареканий на моего отца состояло в том, что будто он не радовался восшествию на престол Павла Петровича и скорбел о кончине Екатерины.

 

VII

В Николаеве, в 1799 году, февраля 24 дня, родился брат Александр⁶³, а в мае месяце мы все поехали в Крым. На пути остановились в имении графа Каховского⁶⁴ на несколько недель, по его приглашению. Оставив нас, отец поехал в Саук-су, в наше имение, где он назначил нам будущее местопребывание. Селение это находится в узкой долине, окруженной высокими горами, покрытыми темным, густым лесом; кое-где виднелись дикие разнообразные скалы; иные из них казались нам развалинами, убежищем каких-нибудь отшельников древних времен. Между горами протекает речка Саук-су* и разделяет селение на две части: посреди селения на этой речке бьет фонтан

* Саук- су — по татарски: холодная вода.

408

чистейшей воды; место очень живописное, но чрезвычайно мрачное. Отец мой, избрав на склоне горы место для постройки дома, очистил несколько татарских изб для временного нашего помещения, и мы туда переехали. С нами были: тетушка Анна Семеновна с сыном, маленьким его товарищем и гувернером; мадам Гаке с дочерью; наша гувернантка и матушкина сестрица мадам Мадекс с мужем и двумя детьми, которые приехали из Англии погостить к нам в Николаев. Отец мой занялся постройкою дома, пользуясь материалом большого неоконченного завода. Пока строился дом, все жили отдельно в татарских, домиках и приходили обедать все к нам.

Матушка, неразлучная с батюшкой, всегда находила большое удовольствие разделять труды его в устройстве хозяйства и разведении маленького сада перед домом. Там был еще большой фруктовый сад, но в некотором расстоянии от избранного места. Дом был к зиме готов, хотя каменный, но совершенно сухой. Отец мой придумал средство просушивать стены маленькими печурками в стене, между окнами, где постоянно держали огонь. По окончании внутренней отделки дома их заделали.

Соседей около нас не было никого, кроме проживающих в Судаке должностных лиц и владельцев, разводивших виноградники. В числе их жил академик Паллас⁶⁵, известный ученому свету по своим путешествиям и сочинениям. Он часто виделся с отцом моим, и дочь его приезжала к нам. Мы также часто ездили в Судак, где тоже были у нас виноградники, и так как Саук-су на Судакской большой дороге, то из проезжающих в Судак иные заезжали к нам.

Тихо и мирно прошла первая зима; казалось, что все были счастливы. Мы, дети, по крайней мере веселились и наслаждались сельскою жизнью; все нас занимало; часто вечера проводили в танцах; даже бывали детские маскарады. Нас, детей, было много; казалось, что и родители наши не скучали, и в этой глуши наше веселье было им единственное развлечение, но более всех оживлял нас маленький братец, который был очень мил и забавен и удивительный красавчик. Он чрезвычайно любил музыку, и хотя был по другому году, но умел отличить, когда играли, что ему нравилось, и тогда начинал прыгать на руках няни.

Нянею его была прежняя его кормилица, Домна Аксеновна, жена дворецкого Филиппа Андреева, верная и

409

преданная женщина старого времени, любила нас всех как родных; родители мои очень ее уважали.

По вечерам отец мой всегда сидел в гостиной с нами; я помню даже, что в Николаеве обыкновенно садился возле матушки и занимался делами, не развлекаясь разговорами окружающих его, но часто уходил в залу и, прохаживаясь по комнате, казалось, углублялся в размышления; может быть, и в это время занимали его какие-нибудь дела, но я знаю, что у него было обыкновение всегда давать себе отчет, каждый вечер, с пользою ли он провел этот день. Поверяя свои действия и чувства, он мысленно спрашивал себя, «не потерял ли я минуты без пользы?». Даже лишний час сна он считал потерею времени и, когда был молод, приказывал человеку окачивать ему голову холодною водою, если в назначенный час он не мог сам проснуться. Желая и нас приучить следовать его примеру, он заставлял нас писать ежедневно журнал, который не требовал подавать ему, но для того, чтобы мы сами себя поверяли. Родители вели нас так, что не только не наказывали, даже и не бранили, но воля их всегда была для нас священна. Отец наш не любил, чтоб дети ссорились и, когда услышит между нами какой-нибудь спор, то, не отвлекаясь от своего занятия, скажет только: «Le plus sage-cede*»,— и у нас все умолкнет.