Материалы всзяты с сайта http://www.bibliogid.ru/bookshelf/little/tih/rasskazki4
Коваль Ю. и Маврина Т. Рассказы.
БАБОЧКА
Рядом с нашим домом лежит старое, трухлявое бревно.
После обеда вышел я посидеть на бревне, а на нём — бабочка.
Я остановился в стороне, а бабочка вдруг перелетела на край — дескать, присаживайся, на нас-то двоих места хватит.
Я осторожно присел с нею рядом.
Бабочка взмахнула крыльями и снова распластала их, прижимаясь к бревну, нагретому солнцем.
— Тут неплохо, — ответил ей я, — тепло.
Бабочка помахала одним крылом, потом другим, потом и двумя сразу.
— Вдвоем веселей, — согласился я.
Говорить было вроде больше не о чем.
Был тёплый осенний день. Я глядел на лес, в котором летали между сосен чужие бабочки, а моя глядела в небо своими огромными глазами, нарисованными на крыльях.
Так мы и сидели рядом до самого заката.
Последняя молния разрубила тучу сабельным ударом — хлынули на землю влажные от дождя солнечные лучи, а навстречу им взлетел с поля жаворонок и так звонко запел, что в небе отозвалась ему семиструнная радуга.
* * *
На обороте рисунка художница Татьяна Маврина написала слова старинной народной песни:
Во лузях Расцвели цветы лазоревые Пошли духи малиновые |
Есть на свете лошадь, у которой нету имени.
Зато у неё есть чёрные ушки.
Вот если бы у неё не было этих ушек, имя ей, конечно, придумали бы. А тут никто не стал ломать себе голову. Все звали её просто — Чёрные Ушки.
Эти два слова — Чёрные Ушки — долго говорить, но никто не пытался их сократить, никто не называл лошадь Черноушка или Чернушка. Всегда полностью, всегда с уважением — Чёрные Ушки.
Почему-то лошадь эту в деревне очень уважали.
Предложишь ей кусок сахару — она никогда не станет его хватать да жевать да хрумкать. Она задумается немного, посмотрит вдаль, глянет и на солнце, понюхает твое ухо и снова задумается. И только потом возьмёт кусок сахару, а может, и не возьмёт, отойдёт в сторонку, помахивая хвостом.
С этой лошадью я не был близко знаком, только издалека кланялся. Я вообще-то с Тучкой дружил.
Но вот как-то раз провалился я под лёд, простудился и слёг. Лежу я у Орехьевны на печке и ничего не понимаю, только слышу — люди сговариваются меня в больницу везти.
— Не поеду в больницу! — кричу. — Хочу орехов греческих!
Такой у меня дурацкий бред был про орехи.
В деревне, конечно, орехов греческих не достать, повезли меня в больницу. Положили в сани, и тут я увидел, что в сани запряжена лошадь, и понял, что это — Чёрные Ушки. Засмеялся я, что это — Чёрные Ушки, обрадовался, что мы теперь друзья.
А жар у меня страшный, такой жар, что снег кругом тает. А температура во всю длину градусника.
Лежу под тулупом и не вижу ничего, ничего не понимаю. Только снег вижу вокруг, только метель — и мелькают в снегу и в метели верные чёрные ушки.
Плавает по синим волнам океана Адмирал.
То пристанет он к острову Шиповник, а то к полуострову Иван-чай. Багряные ордена горят на адмиральских крыльях.
Когда мимо меня проплывает Адмирал, я почтительно отхожу в сторону и снимаю шапку.
Покачиваясь на волнах, уплывает Адмирал в дальние луговые страны, а я иду за ним следом. Пешком.
Дойду до острова Шиповник, добреду до полуострова Иван-чай.
Куст иван-чая и вправду похож на полуостров, каждый его цветок как светлый мыс врезается в небо.
Кому какой, а уж мне больше всего фарфоровый нравится колокольчик.
Он растёт в глубине леса, в тени, и цвет у него странный — малосолнечный. Не водянистый, но — прозрачный, фарфоровый. Цветы его невесомы и трогать их нельзя. Только смотреть и слушать.
Фарфоровые колокольчики звенят, но шум леса всегда их заглушает.
Ёлки гудят, скрипят сосновые иголки, трепещет осиновая листва — где уж тут услышать лёгкий звон фарфорового колокольчика?
Но всё-таки я ложусь на траву и слушаю. И долго лежу, и уходит в сторону еловый гул и трепет осины — и далёкий, скромный слышится колокольчик.
Возможно, это не так, возможно, я всё это придумываю, и не звенят в наших лесах фарфоровые колокольчики. А вы послушайте. Мне кажется — звенят.
Серые, серые вокруг дома, и вдруг один — красный.
Он стоит на красном посаде, окнами к солнцу, гордый такой дом, взгляд веселящий.
В нём живёт добродушная собака Шавочка.
Целыми днями лежит Шавочка на лавочке, никого не трогает. Только мух очень не любит. Как увидит муху — зубами клацает.
Я, когда мимо прохожу, с Шавочкой на лавочке обязательно посижу, за ухом её почешу. Сижу да чешу, а она лежит зажмурившись, да вдруг как клацнет зубами на муху пролетевшую.
Однажды сидим мы так, как вдруг из дому выходит петух. Красивый. Он мне сразу понравился.
Петух прошёлся, огляделся и вдруг, как бешеный, налетел на меня. Клюётся, крыльями бьёт.
— Петя! — кричу. — Петя!
Какой там Петя? Наскакивает, в коленку клюёт, а Шавочка дремлет, ничего не замечает. Схватил я грабли, что стояли у забора, отбился от петуха.
Теперь уж я к дому красному близко не подхожу, с Шавочкой на лавочке не сижу. Она сама ко мне приходит. К моему дому, к серому. Сидим на скамеечке, на мух зубами клацаем.
Вот я и думаю: не завести ли петуха?
Поздней осенью, с первой порошей пришли к нам из северных лесов снегири.
Пухлые и румяные, уселись они на яблонях, 
как будто заместо упавших яблок.
А наши коты уж тут как тут. Тоже залезли на яблони и устроились на нижних ветвях. Дескать, присаживайтесь к нам, снегири, мы тоже вроде яблоки. Снегири хоть целый год и не видели котов, а соображают. Всё-таки у котов хвост, а у яблок — хвостик.
До чего же хороши снегири, а особенно — снегурки. Не такая у них огненная грудь, как у хозяина-снегиря, зато нежная — палевая.
Улетают снегири, улетают снегурки.
А коты остаются на яблоне.
Лежат на ветках и виляют своими яблочными будто хвостами.
