Когда ее ароматом неслышно ветер повеет,

Дыханием животворным он сердце мое согреет.

Возрадуюсь, как Якуб, я, заслышавший весть о сыне,

Душа оживет страдальца, и очи его прозреют.



Когда аромат любимой коснется лугов цветущих,

Воспрянут все базилики, все травы зазеленеют.

Появится горделиво венец на каждом жасмине,

Бутоны роз, распустившись, восторженно заалеют.



Душа возродится в теле от пряного аромата,

С которым хотанский мускус соперничать не посмеет.

Но даже даруя в праздник своей красоты монеты,

Она на меня, страдальца, потратить и грош жалеет.



При виде моей любимой восстанет мертвый из праха

И станет красноречивым, лишь только ее узреет.

Когда поцелует ветер цепям подобные кудри,

То сердце сбросит оковы и цепи порвать сумеет.



Познавший сладость свиданья, твердит Низами повсюду:

«Пускай никогда печали ее душой не владеют!»

Низами Гянджеви

Когда ее ароматом неслышно ветер повеет,

Дыханием животворным он сердце мое согреет.

Возрадуюсь, как Якуб, я, заслышавший весть о сыне,

Душа оживет страдальца, и очи его прозреют.



Когда аромат любимой коснется лугов цветущих,

Воспрянут все базилики, все травы зазеленеют.

Появится горделиво венец на каждом жасмине,

Бутоны роз, распустившись, восторженно заалеют.



Душа возродится в теле от пряного аромата,

С которым хотанский мускус соперничать не посмеет.

Но даже даруя в праздник своей красоты монеты,

Она на меня, страдальца, потратить и грош жалеет.



При виде моей любимой восстанет мертвый из праха

И станет красноречивым, лишь только ее узреет.

Когда поцелует ветер цепям подобные кудри,

То сердце сбросит оковы и цепи порвать сумеет.



Познавший сладость свиданья, твердит Низами повсюду:

«Пускай никогда печали ее душой не владеют!»

Низами Гянджеви