NADYNROM все записи автора

На Москворецкой набережной возвышается великолепное, в целый квартал, здание, выстроенное в духе классицизма архитектором Карлом Бланком по заказу Екатерины II, – Воспитательный дом. Здание настолько импозантно, что в девяностые годы прошлого, двадцатого века, бродила шальная мысль устроить там парламентский центр, разместить Думу и Совет Федерации.
Воспитательный дом действительно выглядит как государственное учреждение высокого уровня. Его так и задумывали. Грандиозная идея – устроить воспитательное учреждение для сирот в самом центре Москвы, опекаемое самой императрицей, – требовала достойного воплощения. Екатерина Великая с жаром взялась за дело вместе со своим сподвижником Иваном Ивановичем Бецким.
Правительница лично пожертвовала на устройство Воспитательного дома 100 тысяч рублей и ежегодно отпускала для него по 50 тысяч.
Но как это часто бывает, высокая идея обломала крылья о российскую действительность и понятия государевых людей.
Скандалы начались еще при Бецком.
Плохо кормили, плохо топили, заставляли работать, рукоприкладствовали, приобщали к разврату, брали взятки за устройство в заведение. Одним из самых громких скандалов в истории Воспитательного дома было дело его казначея Федора Мельницкого.
«Мельницкий и его мельничата» – так прозвали это дело в прессе.



В ноябре 1881 года 52-летний Федор Илидорович Мельницкий, казначей Воспитательного дома, обратился к прокурору Судебной палаты со следующим заявлением. Намедни он получил из Московской конторы Государственного банка 339.000 рублей на содержание Воспитательного дома. Уложив из них 337.000 рублей в кожаный саквояж, Мельницкий отправился пешком в Купеческий банк, чтобы внести деньги на счет. Но на улице ему неожиданно стало плохо, он упал в обморок. Очнувшись, обнаружил, что саквояжа и след простыл.
Федор Илидорович был в отчаянии и требовал собственного ареста.
В Судебной палате отнеслись с пониманием. В самом деле – почтенный человек, дворянин, не бедный, 11 лет отслужил в Воспитательном доме без нареканий. До этого – четыре года возглавлял Земскую управу в родном городе Корчеве. Отец семерых, между прочим, детей, недавно овдовевший. Но что-то следователям все-таки не нравилось в этой истории. Уж не комедию ли ломает старик?
Мельницкого арестовали, судили и приговорили к высылке на четыре года в Томскую губернию. Однако денег так и не нашли. И решили понаблюдать за его многочисленным семейством.
Агентам полиции подозрительным показалось, что «мельничата» хоть особенно и не шикуют, но и ни в чем себе не отказывают. А ведь, казалось, должны были затянуть пояса – от отца остались одни долги, имения должны были пойти с молотка. А тут одна из дочерей выписывает платья из Парижа, другая покупает золотые часы и шубу. «Мельничата» заводят счета в банках, посещают театры и выставки…
А еще сам осужденный Мельницкий хлопотал, чтобы его перевезли на место ссылки за собственный счет, собирался взять с собой прислугу и заказал удивительную палку – широкую, пустую внутри, по особому чертежу. Интересно, зачем? Что он туда собрался складывать?
Однако самое пристальное внимание полиции было приковано к старшему сыну Мельницкого, 23-летнему Борису.
Борис закончил Техническое училище, серьезно увлекался естественными науками, прежде всего зоологией, и мастерски набивал чучела. И вдруг этот «ботаник» переквалифицировался в предприниматели. Он поступил на работу в только что открывшийся магазин под названием «Русское нефтяное производство». Здесь же, на Мясницкой улице, в маленькой квартирке при магазине, Борис и поселился.
Спрашивается, и что тут такого особенного? Молодому человеку надо работать, семья после ареста отца осталась ни с чем. Чучелами особенно не заработаешь, а нефть всегда прокормит.
Странности, однако, открылись вот какие. Хозяином магазинчика был 25-летний Альберт Дорвойдт, родственник
невесты Бориса Мельникова, 19-летней Елены Блезе. Альберт, хоть и потомственный почетный гражданин, но вышел из очень бедной семьи. До того, как стать хозяином собственного бизнеса, Дорвойдт попробовал себя и на железнодорожной службе, и на военной. Затем поступил приказчиком в магазин мелкого керосинового магната Хачанова и жил на 900 рублей в год.
Этот Хачанов – крайне неприятный господин – своих работников обманывал, обсчитывал, недоплачивал, мелочился, скандалил и т.д. Дорвойдт не только не получал обещанных процентов от хозяина, но и зачастую самого оговоренного жалования, постоянно был в долгах. Сколотить капитал для открытия собственного дела, работая у Хачанова, было нереально.
И все же магазин был открыт осенью 1882 года. Торговлю сразу поставили на широкую ногу. Провели рекламную кампанию, для товара завели отдельное складское помещение, купили лошадей, наняли особую конюшню, потратились на ремонт и мебель.
Сам Альберт тоже преобразился – переехал в приличную квартиру, за которую деньги отдал вперед, заметно «прибарахлился» (кунья шуба, соболья шапка, золотые часы, внушительный перстень), начал приобретать ценные бумаги, открыл счет в банке.
Все эти перемены тщательно фиксировались двумя агентами полиции, которые работали в магазине. Они сумели обаять особо ценных информаторов – кухарку Дорвойдта и старую няню Мельницкого. Слышали, как приказчики болтают между собой о пачках денег, которые они видели у хозяина. Между тем цены на керосин начали падать, покупатели идут неохотно, но магазин не закрывается, хотя терпит убытки…
И вот накануне нового 1882 года, 31 декабря, грянул обыск. Молодые люди с поразительной готовностью сразу во всем признались. Купюры хранились в специально купленных для этого тумбочках, дверцы которых были залиты гипсом. А не поместившиеся в тумбочках пачки лежали в комоде, под простынями.
Одновременно обыски прошли у остальных детей Федора Мельницкого и кое у кого из его ближайшей родни. Большая часть пропавших из Воспитательного дома денег была найдена – около 260 тысяч рублей.
Раскаявшийся Борис поведал об истории, которая произошла в их доме примерно за год до этих событий.
Дня за четыре до преступления, Федор Илидорович попросил Бориса сделать несколько чучел – глухаря, глухарки и двух зайцев – кому-то в подарок. А вечером, когда все в доме стихло и домочадцы улеглись спать, позвал сына к себе в спальню. Разговаривали шепотом. Отец признался, что его денежные дела плачевны, он растратил казенные деньги, наделал долгов. Семье грозит нищета. Выход единственный: украсть. Воспитательный дом скоро должен получить 300 тысяч рублей, их-то и надо попытаться взять.
Сын обязан ему помочь – ради младших детей. Если откажется, старику-отцу остается только одно – пустить себе пулю в лоб!
Здесь надо сказать пару слов о Мельницком-старшем.
Вот как описал его корреспондент «Московского листка», видевший Мельницкого собственными глазами: «Это довольно высокий худой старик, с желтоватым худощавым лицом, окаймленным длинной и густой седою бородой, из-под густых черных бровей тревожно смотрят небольшие, но бойкие черные глаза». Мельницкий был истово верующим человеком, он часами молился, мечтал о паломничестве в Афон, чуть ли ни вериги носил под партикулярным платьем. Был жесточайшим семейным деспотом. Безмерное почитание и беспрекословное послушание – вот чего он требовал от взрослых уже детей.
И все же Бориса пришлось уламывать.
Молодой человек пытался отговорить отца от безумных поступков. Убеждал, что он и старшая сестра Валентина могут работать. Разговор был долгим, на всю ночь, со слезами и угрозами. И Борис в конце концов согласился.
План был таков. Борис в назначенное время выйдет к Варварским воротам, примет там от отца саквояж с деньгами, унесет его домой, переложит в чучела глухарей и зайцев. Сам же Федор Мельницкий отправится прямиком к прокурору – заявить о краже денег
Напоследок (видимо чувствовал, что арестуют и сказкам про обморок не поверят) дал сыну совет: тратить деньги не сразу, а понемногу и потихоньку. Не привлекая внимания.
Все деньги в чучела не поместились, около 100 тысяч рублей Борис уложил в две папки и спрятал в ящик комода, заложив сверху каким-то тряпьем. Оба саквояжа немедленно сжег в печке. К лету деньги были переправлены в имение.
Никаких особенных мер предосторожности никто не соблюдал. Чучела просто упаковали в ящики, погрузили в подводы. Какое-то время ящики так и лежали на крыльце деревенского дома, их даже не занесли внутрь. Затем деньги вернули в Москву, когда прошел слух, что имение Мельницкого будет продано на пополнение растраты.
Тогда же Борис посвятил в тайну денег свое семейство, невесту Елену Блезе, а ее родственнику Альберту Дорвойдту предложил 5 тысяч на открытие собственного магазина.
Как отнеслась к известию родня?
Смущалась, даже негодовала, но понимала – деваться от проклятых денег некуда.
Дядюшка сгоряча предложил их куда-нибудь подбросить – на крыльцо прокуратуры, например. Эта экстравагантная идея была отвергнута. Старшая сестра Валентина вначале так вспылила, что, написав отцу гневное письмо, съехала с родительской квартиры. Но ничего, потом привыкла. Брала деньги на содержание
младших детей, покупала мебель, одевалась у французских портних. Правда, выйдя замуж, к этим деньгам больше не притрагивалась.
Тетка, Вера Мельницкая, тоже вначале открещивалась от краденых денег, но когда прижало – после смерти мужа у нее на руках оказалось 12 сирот — «заняла», как она говорила, 7 тысяч.
Наконец, очаровательная 14-летняя гимназистка Варя Мельницкая получила от старшего брата несколько раз рублей по 25. И все.
Борис заплатил долги отца, рассчитался с юристами. Внимая папашиным заветам, сторублевки разменивал очень аккуратно, потихоньку покупая процентные бумаги, за что получил одобрение того самого дяди, который предлагал подкинуть мешок с краденым на крылечко прокурора.
Первой покупкой Бориса была книга Дарвина. Свои траты Борис аккуратно протоколировал. Вот наиболее любопытные строчки:
бедным – 5 тысяч рублей;
на разные взятки – 1 тысяча 500 рублей,
на покупку чучел и кож для них – 1 тысяча 500 рублей;
на мелкие расходы и конфеты – 3 тысячи рублей;
на лакомства – 300 рублей.

Альберт Дорвойдт, мечтавший о собственном магазине, тоже вначале благородно отказался от денег, предложенных Борисом. Но, видя, что отказ огорчил друга, согласился. И выставил условие: дело будет общим, Борис сам будет работать в магазине бухгалтером с жалованьем 40 рублей в месяц и с квартирой при магазине. Друзья ударили по рукам, деньги были спрятаны в тумбочки и замурованы гипсом.
Затем грянул обыск, и наши герои оказались на скамье подсудимых.

«На двух мраморных тумбах стоят птичьи чучела работы Бориса Мельницкого. Орел, тетерев, курочка и зайчик стоят как живые и напоминают соскучившейся, утомленной публике о просторе, в котором они обитали до тех пор, пока их не подстрелили и не начинили деньгами Воспитательного дома.
По одну сторону чучел сидят подсудимые; сзади них цвет нашей адвокатуры с Пржевальским во главе. По другую сторону темнеют ряды присяжных заседателей с белеющим пятном – большим лбом актера Музиля. Впереди – суд с бледным Демосфеном-Ринком во главе, позади публика, чувствующая себя в положении сельдей в непочатом бочонке и нервно прислушивающаяся к звукам. Картина хорошая».
Картину эту нарисовал нам очевидец событий, молодой репортер журнала «Осколки» Антоша Чехонте.



А на скамье подсудимых оказались Борис, младшая сестра Варя, старшая сестра Валентина, их родные дядя Лев Илидорович и Вера Николаевна Мельницкие, а также Альберт Дорвойдт с Еленой Блезе.
Отметим сразу – суд был настроен очень мягко. Учитывалась неопытность «мельничат», молодость, искреннее раскаяние, готовность искупить вину. О снисхождении к девочкам – Варваре Мельницкой и Елене Блезе – просил сам прокурор.
Адвокаты Пржевальский и Одарченко подчеркивали безвыходное положение, в котором оказались подсудимые – против отца не пойдешь, на жениха, брата и друга не донесешь. Деньги тратили неумело, по-детски – конфет одних на три тысячи съели.
Куда больше виноваты власти! Не интересовались безобразной обстановкой, которая царила в Воспитательном
доме. Пикантная подробность – старик Мельницкий вел тетрадку должников-сотрудников, которые перехватывали казенные деньги «до получки». Так вот тетрадка эта называлась словом, которым обычно принято называть женщину легкого поведения. Мол, весь педагогический состав, когда хотел, тогда и получал посредством этой тетрадочки казенные деньги в пользование. Кто 500 рублей занимал, кто тысячу, кто три. Как тут не украсть? Удержаться может разве что святой.
«Мельничат», конечно, оправдали.
Зал рукоплескал 10 минут, как в театре, несмотря на звонки председателя. Один только Антоша Чехонте – ровесник, между прочим, подсудимых – не умилялся: «Он (Борис – Ред.) молод и всей душой предан естественным наукам; зайчик, сделанный им, получил бы на выставке медаль. Поглядите на его безбородое, юное лицо и вы узнаете в нем хорошего, рабочего студиуса. Варенька, дочь фарисея, еще гимназистка. Грех и подумать о ней что-либо скверное. Остальные подсудимые получили от свидетелей самые отменные свидетельства о поведении.
И эти порядочные люди были виновны в разделении казначейского куска. (Публика, по крайней мере, до конца процесса, не была уверена в оправдательном приговоре.) Они не сумели противустоять натиску папеньки-фарисея и не вынесли борьбы.
Интересно знать, что запоют эти порядочные, образованные и... ну, хоть честные люди, если им придется вынести на своих плечах более почтенную борьбу?
Бывают ведь сражения и посильнее, и посерьезнее, и попочтеннее, чем с папашей, желающим украсть»

Источник